Аня из Авонлеи - Люси Мод Монтгомери Страница 9

Накануне она просидела почти до полуночи, сочиняя речь, с которой намеревалась обратиться к своим ученикам перед началом занятий. Она несколько раз переделывала ее, тщательно подбирая слова, а затем выучила наизусть. Это была очень хорошая речь, содержавшая множество глубоких мыслей, особенно о взаимопомощи учителя и ученика и о горячем стремлении к знаниям. Единственную трудность представляло то, что теперь она не могла вспомнить ни слова из этой речи. Через несколько секунд, показавшихся ей годом, она произнесла слабым голосом:

— Пожалуйста, откройте ваши Библии, — и бездыханная опустилась на стул под прикрытием последовавшего за этим шуршания и хлопанья крышек парт.

Пока дети читали отрывок из Библии, Аня приводила в порядок свои смятенные чувства и оглядывала ряды маленьких пилигримов, направлявшихся в Страну Взрослых.

Большинство из них были ей хорошо знакомы. Ее ровесники закончили школу в прошлом году, но почти все оставшиеся ходили в школу одновременно с ней. Исключение составляли ученики приготовительного класса и около десятка тех, чьи семьи недавно переехали в Авонлею. В глубине души Аня испытывала больше интереса к этим десяти, чем к тем, чьи возможности были уже довольно хорошо ей известны. Конечно, и новички могли оказаться не менее заурядными, чем прочие, но все же среди них мог оказаться гений. Это была такая волнующая мысль.

В одном углу за партой сидел в одиночестве Энтони Пай: со смуглого угрюмого лица на Аню враждебно смотрели черные глаза. Аня сразу же приняла решение завоевать привязанность этого мальчика и тем самым нанести семейству Паев сокрушительное моральное поражение. В противоположном углу рядом с Арти Слоаном сидел другой новичок — веселый на вид мальчуган, веснушчатый, курносый, с большими светло-голубыми глазами в обрамлении белесых ресниц, — вероятно, сын Доннеллов; и если сходство не обманывало, то через проход от него рядом с Мэри Белл сидела его сестра. Аня на мгновение задумалась, что за мать у этих детей, если она посылает дочку в школу в таком виде. На девочке было выцветшее розовое шелковое платье, украшенное неимоверным количеством нитяных кружев, грязные туфельки из белой кожи и шелковые чулочки. Ее рыжеватые волосы были вымучены в бесчисленные завитушки и неестественные локоны и увенчаны огненно-красным бантом, большим, чем ее голова. Судя по выражению лица, она была очень собой довольна.

Бледное маленькое создание с шелковистыми каштановыми волосами, спускавшимися на плечи мягкими волнами, было, вероятно, Аннетой Белл, чьи родители прежде жили в районе Ньюбриджа, но теперь, по причине перемещения своего дома на пятьдесят ярдов к северу от прежнего места, считались жителями Авонлеи. Три мертвенно-бледные худенькие девочки, втиснувшиеся за одну парту, были, конечно, дочки Коттонов. А маленькая красавица с длинными темными локонами и карими глазами, бросавшая поверх своей Библии кокетливые взоры на Джека Джиллиса, была, без сомнения, Прилли Роджерсон, отец которой недавно женился во второй раз и привез дочку домой из Графтона, где она жила у бабушки. Догадаться, кем была сидевшая на задней парте высокая неуклюжая девочка, которой, казалось, мешали собственные руки и ноги, Ане не удалось, но позднее выяснилось, что зовут ее Барбара Шоу и что она приехала в Авонлею к своей тетке. Ане также предстояло узнать, что, если Барбара когда-нибудь умудрялась пройти по проходу между партами, не споткнувшись ни о свои, ни о чужие ноги, ее одноклассники записывали этот поразительный факт на стене у школьного крыльца, с целью увековечить память о нем.

Но когда Анины глаза встретились с глазами мальчика, сидевшего на первой парте, против ее стола, она ощутила странную легкую дрожь, как будто это и был тот гений, которого она искала. Аня поняла, что это Пол Ирвинг и что миссис Линд была совершенно права, предполагая, что он будет заметно отличаться от авонлейских детей. Но более того, Аня осознала, что он не похож не только на авонлейских, но и на любых других детей и что из синих глаз, смотревших на нее так пристально, стремилась к ней нежная душа, душа сродни ее собственной.

Она знала, что Полу десять лет, но выглядел он не больше чем на восемь Ей никогда не доводилось видеть более красивого детского лица: необыкновенно тонкие и выразительные черты, в обрамлении каштановых кудрей. У него были прелестные полные темно-красные губы, которые мягко касались друг друга и, чуть изгибаясь, кончались тонкими уголками, почти исчезавшими в глубоких ямочках. Выражение лица было спокойное, серьезное, задумчивое, словно дух этого ребенка был гораздо старше тела. Но когда Аня легко улыбнулась ему, это выражение растворилось в неожиданной ответной улыбке, в которой, казалось, просияло все его существо. И самым чудесным было то, что улыбка эта возникла невольно, без какого-либо умысла или даже намерения, но просто как отражение души, необычной, утонченной, прекрасной. Этот мимолетный обмен улыбками навсегда сделал Аню и Пола верными друзьями, прежде чем они успели сказать друг другу хоть слово.

День прошел как во сне. Впоследствии Аня никогда не могла его ясно вспомнить. Ей казалось, что это не она, а кто-то совсем другой вел уроки, слушал устные ответы, проверял примеры, давал письменные задания. Дети вели себя довольно хорошо; имели место только два нарушения дисциплины. Морли Эндрюс был уличен в том, что развлекался во время урока, пуская по проходу между партами пару сверчков на нитке. Аня поставила его на час возле классной доски и — что Морли пережил гораздо болезненнее — конфисковала сверчков. Она посадила их в коробку и на пути домой выпустила в Долине Фиалок, но Морли был абсолютно уверен, и тогда и впоследствии, что она унесла их домой для собственного развлечения.

Другим преступником оказался Энтони Пай, который вылил остатки воды из бутылки для мытья грифельной дощечки за шиворот Орилии Клэй. Аня задержала его в классе во время перерыва и побеседовала с ним о том, какого рода поведение ожидается от джентльменов, заверив его при этом, что они никогда не льют воду за шиворот дамам. Она добавила, что хочет, чтобы все ее ученики были джентльменами. Наставления были очень мягкими и трогательными, но, к несчастью, Энтони остался к ним совершенно равнодушен. Он выслушал ее молча, все с тем же угрюмым выражением, а выходя из класса, презрительно засвистел. Аня вздохнула, но затем утешилась мыслью о том, что завоевание привязанности одного из Паев, подобно строительству Рима, не может быть делом одного дня. В сущности, оставалось под вопросом, способен ли вообще кто-либо из Паев на привязанность, но Аня надеялась, что с Энтони дело будет обстоять лучше. Ей казалось, что он был бы довольно милым мальчиком, если бы не его неизменная угрюмость.

Когда занятия кончились и дети разошлись по домам, обессиленная Аня упала на стул. Голова болела, и она чувствовала себя удрученной и обескураженной. Настоящих причин для разочарования не было, так как ничего особенно страшного не произошло, но в эту минуту Аня была очень утомлена и склонна верить, что никогда не полюбит работу в школе. А как это ужасно — делать то, что тебе неприятно, изо дня в день в течение… ну, скажем, сорока лет. Аня раздумывала: расплакаться ли ей сразу же на месте или подождать, пока она окажется в безопасности в своей белой комнатке в Зеленых Мезонинах. Прежде чем она решила этот вопрос, на крыльце послышался стук каблучков и шелест шелка, и перед Аней предстала дама, чей вид напомнил ей недавно услышанное критическое замечание мистера Харрисона в адрес одной разряженной особы женского пола, которую он видел в одном из магазинов Шарлоттауна: "Она выглядела так, будто картинка из журнала мод лоб в лоб столкнулась с ночным кошмаром".