Размышляя о Брюсе Кеннеди - Герман Кох Страница 9

— У вас два новых сообщения и одно уже прослушанное, — услышала Мириам в трубке голос женщины-оператора, когда Санлукар остался позади и она ехала по дорожным указателям в сторону Чипионы.

Движения на двухполосной трассе почти не было. Справа порой возникал голубой кусочек Атлантического океана в промежутке между поросшими кактусами и репейником холмами, слева расстилалась монотонная бесконечность, кое-где прерываемая автовъездами, красиво окаймленными с обеих сторон невысокими каменными стенками и ведущими, как предполагала Мириам, к cortijos, крестьянским хозяйствам, где производится херес. Один раз она заметила уединенную ферму на вершине холма, в окружении пальм, белую на фоне ярко-голубого неба и расположенную подальше от дороги, что недвусмысленно говорило всем остальным: оставьте нас в покое.

— Мириам… — Все нюансы звуков, предшествовавших записи, заглушались ревом спортивного мотора «СЕАТ-Ибицы». Мамин голос звучал еще глуше, чем вчера, и она невольно подумала о черном ободке траурного конверта. — Мириам… я пытаюсь разобраться, почему ты не звонишь, но… у меня не получается. Мы с папой беспокоимся из-за… ну, в общем, что тут нам Бен рассказал, как ты… как ты, ну, уехала…

В наступившей, несомненно тонко рассчитанной и долгой паузе, которую позволила себе мама, Мириам на чем свет стоит проклинала паршивую мобильную технику, ведь меню голосовой почты устроено так, что перейти к следующему сообщению невозможно, пока не закончится текущее сообщение, пусть и очень неприятное.

— Господи боже мой! — в сердцах крикнула она, брызнув слюной на ветровое стекло. — Да неужели тебе, зараза, нечем больше заняться? Что ж ты все время лезешь в мою жизнь!

Из-за этого взрыва эмоций Мириам пропустила начало следующего предложения и услышала лишь его концовку:

— …и поэтому он сегодня не смог встать. Думаю, обойдется, но ты все-таки позвони, хотя бы ради него… Он не умеет говорить всякие там слова, но его дочь — это все, что у него есть… Ну, я тоже думаю, что с тобой все в порядке… Мама тебя целует… Пока, Мириам.

На сей раз, в отличие от предыдущих, матушкино сообщение закончилось необычно быстро.

— Это сообщение сделано 13 мая в девять часов пятнадцать минут, — прозвучал в трубке голос дамы из голосового сервиса.

— Ну вот, четверть десятого! Да что эта дура там в своем сраном бюро думает, а? Что я так вот прямо в семь утра вскочу и — в лес за грибами? Я в Испании, мамочка, не в Арнеме!

Далеко-далеко, над округлой вершиной холма, рисовалось нечто большое и черное, поначалу она не поняла, что это, однако по мере приближения оно превратилось в силуэт гигантского черного быка. Ей довелось прочитать в рекламном буклете производителя хереса «Осборн» историю, связанную с этим быком: много лет назад, когда вышло распоряжение убрать все видимые с дороги и потому разрушающие испанский ландшафт рекламные щиты, бык Осборна остался единственной «защищенной» государством рекламой, внесенной в список охраняемых государством сооружений.

Впервые в жизни она увидела эту рекламу наяву. Поза быка подчеркивала его изрядную самоуверенность: мол, я здесь на своем месте, и мне это хорошо известно. Между его задних ног бесстыдно висела даже с большого расстояния хорошо различимая на плоском черном силуэте мошонка. И если я захочу вот так пройтись, казалось, говорил бык, кому придет в голову сказать мне, что это невозможно?

В том же буклете было напечатано интервью с девяностовосьмилетним отпрыском семейства Осборн, который на вопрос о секрете долголетия известных производителей хереса (не только Осборнов, но и Терри, и Гонсалес-Байсов, и Домеков) рассказал, что дело все в двух рюмках хереса, непременно потребляемых каждое утро в одиннадцать. Неужели и малыши тоже пьют? — не унимался журналист. Именно так, отвечал потомок виноделов. Начиная с трехлетнего возраста каждое утро в одиннадцать им дают две рюмки хереса. И таким вот образом почти все вы дожили почти до ста лет? Совершенно верно, гласил ответ, а как иначе?

Читая, Мириам думала о матери, и ей представлялось, что они сидят рядом и она практически одновременно пересказывает ей историю о двух рюмках хереса в одиннадцать, с особым акцентом на «малышах». Видела осуждающий взгляд матери и даже слышала ее голос, когда она нелестно прошлась по испанцам с их питейными традициями. Отец сидел рядом с женой, кивал для порядка головой, подмигивал дочери, а между указательным и средним пальцами, почти как всегда, — сигарета, давно потухшая, со скрюченным столбиком пепла, готового вот-вот упасть.

Отцовские привычки, связанные с курением и выпивкой, всегда оставались главным предметом их с мамой разногласий. Когда Мириам и ее брат Рюйд были еще маленькими, он ограничивался двумя-тремя сигаретами после ужина, которые выкуривал в саду. До выхода на пенсию пятнадцать лет назад он имел собственную терапевтическую практику и пользовался известностью в Арнеме и его окрестностях. По выходным он обкуривался до головокружения в своем кабинете под пластинки на 78 оборотов Жака Бреля и Жюльет Греко. Воскресным вечером мама распахивала двери в сад, распыляла целый баллон дезодоранта и на полную мощность включала напольный вентилятор. Утром в понедельник и приемная, и помещение перед ней, и нижний холл, и обе жилые комнаты были пропитаны запахом освежителя воздуха — тошнотворно-приторной мешаниной запаха увядших цветов и сигаретного дыма, которая в те дни, когда активно работало отопление, добиралась до второго этажа, до спален Мириам и Рюйда, что на стороне сада, и зависала там.