Музыка любви - Анхела Бесерра Страница 9

Отныне каждое утро перед завтраком она составляла себе маршрут на день, отмечая его этапы на карте города. Добравшись на метро или автобусе до очередного места назначения, она сначала подолгу бродила кругами по кварталу, набираясь мужества, чтобы позвонить в дверь и проверить, кто за ней живет.

Поначалу, нажимая на кнопку звонка, Соледад задыхалась от волнения. Очень быстро она поняла, что это состояние напряженного ожидания способно убить ее раньше срока. Но недели шли, и каждое новое крушение надежд понемногу закаляло ее. Со временем она приучила себя сохранять спокойствие.

Как-то утром ей открыл заспанный парень лет тридцати, весь в пирсинге и татуировках. Да, его зовут Жоан Дольгут, подтвердил он, чрезвычайно удивленный визитом незнакомой старушки.

Однажды вечером она пришла в частную клинику доктора Дольгута, гастроэнтеролога, и, читая развешанные на стенах дипломы, предположила, что это вполне может быть ее Жоан, хотя не очень понятно, как он продолжает работать в восемьдесят два года. Но когда секретарь пригласила посетительницу в кабинет, ее принял не глубокий старик, а симпатичный молодой человек, который унаследовал практику от отца и из уважения оставил на местах все его грамоты и регалии. Врач проникся сочувствием к Соледад и постарался как мог помочь ей. По крайней мере, избавил ее от сомнений: доктор Дольгут-старший — не тот, кого она ищет.

Довелось ей посетить и заседание суда, где председательствовал судья Дольгут, но с первого же взгляда на него Соледад убедилась, что эти холодные, безжалостные глаза никак не могут принадлежать человеку, которого она самозабвенно любила когда-то.

Порой под вечер ее одолевали усталость и грусть, но сон восстанавливал силы, возвращал надежду и наутро она опять прихорашивалась, душилась любимыми духами и начинала все заново. Хотя здравый смысл подсказывал не слишком доверять предчувствиям, сердце упорно твердило ей, что Жоан Дольгут еще жив. В любом случае, думала Соледад, терять особенно нечего. Эти поиски — не напрасно потраченное время, а лекарство, которое помогает ей держаться за жизнь.

Обожаемой дочери Соледед никогда не говорила, чем занята целыми днями. Ей стыдно было от одной мысли, что Аврора догадается, как ее старенькая матушка в свои восемьдесят лет мечтает о любви. Трудно сказать, в какой именно момент пожилому человеку подобает раз и навсегда запретить себе плотскую страсть. В конце концов бабушки и дедушки неизбежно посвящают себя присмотру за внуками, штопают им носки, заступаются за них перед родителями, а тех, в свою очередь, выслушивают и наделяют мудрыми советами. «Старики прячутся от любви, отрекаются от удовольствия, которое доставляют мечты», — думала Соледад, гуляя вечером по парку. Ей вспоминались ее собственные бабушка с дедушкой, которым возраст, казалось, опустошил души. У них оставались только старые фотографии да рассказы о событиях и моде минувших дней. Невозможно было представить себе, что эти сухие, потрескавшиеся губы когда-то целовали кого-то в пылу зрелой, всепоглощающей страсти.

Каждое утро, обнаруживая новую складочку на изборожденном морщинами лице, Соледад понимала, что времени у нее остается все меньше. И ей постепенно открывалось то, о чем она не догадывалась в молодости: человек стареет только в зеркале, дух же его волен парить на любой высоте, а настоящая любовь не знает ни возраста, ни смерти.

Через два месяца бесплодных поисков и полных отчаяния ночей, когда осталось проверить всего пятерых Дольгутов из списка, Соледад Урданете приснился сон. Ей снилось, что они встретились. Ей снова четырнадцать лет, она бежит ему навстречу по линии прибоя, и веселые волны, набегая на берег, обдают ее солеными брызгами. Он бросается к ней, заключает в объятия, осыпает поцелуями, и невидимые крылья уносят их прочь от земли. В беспечном полете с любимым она смотрит вниз и видит, что дочь провожает ее взглядом, но вдруг лицо ее превращается в лицо матери Соледад, и она кричит, требует вернуться, немедленно спуститься с облаков. Но Соледад не обращает внимания, она уже высоко, исчезает в бездонной синеве неба.

Проснулась она с необъяснимой, но твердой уверенностью, что найдет его сегодня.

Она узнала его сразу же. Он переходил улицу плавной походкой, шаркающей, но все еще изящной. Редеющие седые волосы, растрепанные весенним ветерком, делали его похожим на художника с Монмартра, заблудившегося в поисках вдохновения. Ни лысина в пигментных пятнах, ни потухшие глаза не помешали ей узнать его — не глазами, но сердцем. У него был отсутствующий взгляд и усталый вид человека, идущего в никуда. Соледад не находила в себе сил произнести его имя, боясь, вдруг это не он, вдруг он не обернется, боясь напугать его своим невзрачным старческим обликом. До последнего оттягивала она встречу, которой так упорно искала.

Она решила, прежде чем подойти и завязать разговор, понаблюдать за ним несколько дней. Каждое утро она усаживалась на скамеечку напротив его дома, кутаясь в синюю шаль и пристроив на колени сумочку из крокодиловой кожи, доставала кулек с хлебными крошками и кормила воробьев, стаями слетавшихся на угощение. День за днем она наблюдала за буднями квартала, пока не выучила наизусть не только распорядок дня Жоана, но и всех его соседей, которые совершенно не замечали присутствия никому не знакомой старушки.

Она уже знала, что Жоан никогда не спускается вниз ни утром, ни в обеденный час. Ровно в половине пятого пополудни он выходит на прогулку в своей серой короткой куртке, повязав платок вокруг шеи. Бездумно шагает по улице Архентериа, сворачивает на Виа Лайетана, спускается по ней до конца, потом идет дальше, к берегу, где садится на волнорез и проводит весь вечер, глядя на море. Только когда буйный закат угасает и солнце опускается за горизонт, Жоан покидает причал. На обратном пути он заходит в «Солнечный колос», покупает батон хлеба, затем возвращается домой и не показывается больше в течение суток.

Этот вечер благоухал хлебом и жизнью. Соледад Урданета вошла в пекарню. В печи подрумянивались багеты, и Жоан подошел к прилавку купить себе один. Услышав его голос, Соледад оцепенела. В точности те же мягкие интонации, что и во времена их юности.

Катаракта не помешала ей заглянуть в его глаза, проникнуть в их глубину. Те самые глаза — зеленые, озорные. Взгляд, неподвластный времени. Но Жоан смотрел на нее и не видел — как на случайную прохожую, зашедшую купить хлеба к ужину. Он никак не ожидал ее встретить, потому и не узнал. Соледад Урданета, чей образ он бережно хранил в душе, была жизнерадостной девочкой, нежной и звонкоголосой, пахнущей свежестью и дикими розами. Да и этот образ под бременем горестей и невзгод почти совсем уже стерся. И вот теперь, когда она смотрела на него, ему и в голову не приходило как-то отреагировать. Он позабыл, как одним взглядом они говорили друг другу все, что не решались сказать словами. Ему пришлось бы слишком долго копаться в воспоминаниях, чтобы осознать, кто перед ним.

— Жоан? — тихо промолвила Соледад, старательно подчеркивая свой акцент. Своеобразный, мелодичный акцент колумбийской девушки.

Молча он присмотрелся к ней, в одно мгновение преодолевая десятилетия, отделявшие его от этого ангельского голоса, отбрасывая мертвые, безликие годы, разрывая покровы забвения...