Пыльная зима - Алексей Слаповский Страница 9

Для него настали дни свободы и одиночества, он был волен делать все что заблагорассудится и первое время ничего не делал: лениво валялся на пляже, лениво читал газеты и журналы, купленные в киоске, и размышлял, что бы такое учудить. Хотелось – необычного. Например, отбить телеграмму Лене на адрес ресторана «Россия» с приглашением в Сочи. Но – не поедет. Да и влюбленность помешает, ведь он в нее, если признаться, все еще немного влюблен, а хочется чего-то без влюбленности, легкого, пусть даже и развратного, но без утомительности, которая всегда сочетается с настоящим развратом. Чего-то похожего на эту вот обложку журнала, где красавица в купальнике у берега моря. Есть море, есть красавицы, есть деньги, нужно выбирать.

– Смотри, Вася, какая баба!

– Баба классная!

Такой разговор услышал Неделин на пляже и обратил внимание на объект обсуждения. Сказанное было правдой. Но было сказано и еще:

– Это, Вася, не про нас.

– Почему?

– Я ее сто раз видел, это проститутка валютная. Только с иностранцами.

– Уж прям! Дай ей пару сотен – и с тобой пойдет.

– Дай попробуй.

– Заразы боюсь. И у меня Люська есть, мне хватает.

– Твоей Люськи троим хватит.

– Гы. – (Счел за комплимент.)

Неделин встал и пошел к ней, медленно переступая длинными волосатыми ногами, он, кстати, понемногу стал привыкать уже к чужому телу, особенно после того, как порезал на пляже ногу, смазывал ее йодом, искал для ног в магазинах резиновые тапочки. Но на полпути свернул, кругом, кругом вернулся к своему месту, оделся и, расстроенный, ушел с пляжа.

Он отправился выпить. У кафе, где всегда было приличное сухое вино, стоял понурый гражданин лет сорока. Неделин не раз уже встречал его здесь, всегда пьяного, полупьяного или с похмелья, всегда в дешевых джинсах, ширинка которых застегивалась на одну пуговицу, всегда в одной и той же серо-зеленой рубашке в клеточку. Не раз уже он подходил к Неделину, дрожа и говоря откровенно: «Мужик, дай сколько-нибудь. Умираю. Хоть двадцать копеек». И Неделин давал – сколько рука из кармана захватит мелочи. Подошел гражданин и теперь.

– Ты вчера у меня просил, – напомнил Неделин. Пьяница посмотрел на него с обидой, грустно сказал:

– А сегодня я что, уже не человек?

– Пойдем в кафе, – пригласил его Неделин.

– Зачем?

– Посидим, выпьем.

– Кончай шутить.

– Кроме шуток.

– А зачем тут сидеть? – оживился пьяница. – Тут дорого, зачем это? Хочешь нормально выпить, так?

– Так.

– Тогда пошли, все тебе будет.

И он повел Неделина и через минуту привел в какой-то двор, они поднялись на второй этаж двухэтажного дома, прошли сквозь квартиру, которая казалась брошенной, нежилой, на просторный балкон с чугунными, старого литья перилами, балкон устилали грязные подушки, два или три засаленных одеяла, засоренные крошками, бумажками; стаканы и бутылки из-под вина тут же лежали. Убрав стаканы и бутылки, пьяница поднял одеяло, встряхнул и положил обратной стороной. Стало относительно чисто и даже своеобразно уютно.

– Давай башли и жди, – сказал пьяница.

Через полчаса они пили, полулежа, глядя в листву дерева, нависшего над балконом, и – сквозь листья – в синеву неба. Неделин рассказывал о себе. Он рассказал все: кем был, кем работал, как жил, как влюбился в ресторанную певичку, как превратился в ее хахаля непонятным образом, как попал сюда, как тут тоже влюбился в валютную проститутку и не смеет к ней подойти. Пьяница попросил описать ее, и оказалось, что это его двоюродная сестра и он хоть завтра устроит им встречу, можно здесь, можно в номере у Неделина, договорились, завтра же! – и тоже рассказал о себе.

– Я был капитаном КГБ и МВД, – сказал он. – Я убивал, но меня тоже убивали. У меня не было личной жизни. Я сижу в театре. Опера. Вдруг открывается дверь. И на весь театр. Там Борис Годунов поет. Но на весь театр: «Майор Куролапов (это моя фамилия), майор Куролапов, на выход!» А я с любимой тоже девушкой. Говорю ей прости и еду. Срочно. Еду. Дом. Подвал. В подвале вооруженный преступник. Вооружен ножом и пистолетом Макаров. Знаешь? Нет? Двадцать шесть патронов непрерывного боя. У меня тоже пистолет Макаров. И фонарь. Это главное. У меня фонарь, а у него нет. Я иду. Он стреляет по слуху. Пули бьют возле головы. Я ориентируюсь и посылаю ему в глаза луч света. Он слепнет. Стреляет наугад. А я прицельно. Как в тире. В середину лобной кости. Сразу. С одного выстрела. Выхожу. Усталый. Смотрю, у входа лежит Сеня. Лейтенантик. Корешок. Шальная пуля. Я так плакал. Я железный человек, но я плакал. Он мне был как сын. Я его хотел женить на своей дочери. У меня была дочь-медалистка, золотая медаль за школу. Плавала в море… И не вернулась. Никто не знает. Я второй раз в жизни плакал. Больше никогда. Сейчас плачу – это не то. Это не слезы. Это пот души. Слезы – пот души, ты это знаешь? Плакать полезно и нужно. Мне врачи посоветовали: плачь. Я плачу. Могу плакать полчаса – на бутылку. Спорим? Я на коньяк один раз плакал полтора часа без перерыва. Ручьем лилось. Могу и сейчас, если на коньяк. Полтора часа.