Призрак уходит - Филип Рот Страница 9

Или минувшие несколько лет убедили ее в неизбежности второго адского захода «Аль-Каиды», захода, который покончит и с ней, и с Билли, и с тысячами других? Не мне было судить, права она или чудовищно сбита с толку (как, судя по всему, считал ее молодой, терпеливый, разумный муж) и не оправдает ли бен Ладен ее предчувствий, подставив меня, решившего поселиться здесь, в городе, под удар, куда более страшный, чем растерянность Рипа ван Винкля. Как человек, отличавшийся в свое время повышенной чувствительностью, а потом добрый десяток лет проживший в полной изоляции, я отучил себя отзываться на каждый импульс, задевающий мои нервные окончания, и все-таки всего лишь несколько дней назад я приехал сюда, в Нью-Йорк, неожиданно уступив побуждению, которое, возможно, обернется глупейшим из всех когда-либо мною управлявших.

Отель. Моя комната. Телефонный звонок. Звонивший представился другом Джейми Логан и Билли Давидоффа. Знаком с Джейми со времен Гарварда: она была двумя курсами старше. Свободный журналист. Ричард Климан. Пишет статьи о литературе и новостях культуры. Публиковался в воскресных номерах «Таймс», в «Взнити фэр», «Нью-Йоркере» и «Эсквайре». Свободен ли я сегодня? Он хочет пригласить меня на ланч.

— Что вам нужно? — в упор спросил я.

— В настоящее время я пишу об одном вашем старом знакомом.

Если в прошлом я и умел осаживать журналистов, то теперь полностью утратил этот дар. То, что он так легко до меня добрался, тоже не радовало, напоминая о болезненных обстоятельствах, послуживших когда-то первопричиной моего отъезда из Нью-Йорка.

Не утруждая себя объяснениями, я просто повесил трубку. Климан перезвонил буквально через секунду.

— Простите, нас разъединили, — сказал он.

— Нет, я просто повесил трубку.

— Мистер Цукерман, я пишу биографию Э. И. Лоноффа. Попросил Джейми дать ваш номер, так как знаю: вы были с Лоноффом знакомы и переписывались в пятидесятых. В годы своей писательской молодости вы им восхищались. Сейчас я немногим старше, чем вы тогда. Не подаю таких блистательных надежд, как вы в то время. Пишу свою первую книгу — к тому же нон-фикшн. Знаю свои недостатки, но знаю и свои достоинства. Хочу отдать книге лучшее, что во мне есть. Можете позвонить Джейми, и она подтвердит…

Ну уж нет! Позвонив Джейми, я предпочел бы выяснить, какого ляда она выдала мистеру Климану мои координаты.

— Меньше всего Лонофф жаждал обзаводиться биографом, — отрезал я. — Ему не хотелось, чтобы его обсуждали. Или чтобы о нем писали. Он хотел оставаться частным лицом. Желание безобидное, в большинстве случаев это происходит автоматически и, безусловно, заслуживает уважения. Послушайте, он умер сорок с лишним лет назад. Его никто не читает. Никто не помнит. О нем почти ничего не известно. И его биография будет построена на домыслах, а значит, неизбежно станет ложью.

— Но вы читаете его, — возразил Климан. — И даже говорили о его творчестве на ланче со студентами, членами «Общества печатки». Я был тогда второкурсником. Вы разъясняли, какие из его рассказов нужно прочитать. Я попал туда, потому что меня пригласила Джейми — она была членом общества. Помните «Общество печатки», клуб искусств, где мы завтракали за общим столом, а потом перешли в гостиную, помните? Накануне у вас было чтение в Мемориал-холле, а потом кто-то из студентов пригласил вас позавтракать с нами на другой день, перед отъездом, и вы согласились.

— Не помню, — солгал я, хотя на самом деле помнил это выступление, последнее перед операцией на простате и, как потом оказалось, вообще последнее. Вспомнил по описанию Климана даже ланч, вспомнил в связи с брюнеткой, которая сидела на дальнем конце стола и не сводила с меня глаз. Это наверняка была двадцатилетняя Джейми Логан. На Западной Семьдесят первой она сделала вид, что мы никогда не встречались, но это было не так, и в тот раз я ее, безусловно, выделил. Что бросилось в глаза? То, что она была самой хорошенькой? И этого бы хватило, но еще привлекала невозмутимая сдержанность, сквозившая в спокойном молчании, которое можно было бы расценить как застенчивость, не дающую говорить на публике, если бы эта «застенчивая» девица не смотрела на меня в упор, провоцируя следовать ее примеру.

— Вы цените его по-прежнему, — продолжал Климан. — Я это точно знаю, так как всего лишь вчера вы купили скрибнеровское издание его рассказов в матерчатом переплете. В «Стрэнде». Мне рассказала подруга, которая там работает. Для нее было событием увидеть вас.

— Заключительная ремарка тактически неверна, Климан.

— Но я не тактик, я энтузиаст.

— Сколько вам лет?

— Двадцать восемь.

— И что за игру вы ведете?

— Что движет моими поступками? Я сказал бы — любовь к изысканиям. Меня подталкивает любознательность. И это отнюдь не всегда нравится окружающим. Это уже оттолкнуло вас, мистер Цукерман. Но, отвечая на ваш вопрос: важнее всего для меня любознательность.

Что это — простодушная несносность или несносное простодушие? Или просто молодость и напор?

— Важнее желания сделать карьеру? Поднять волну, вызвать шум?

— Да, сэр. Мне кажется, Лонофф — загадка. Я хочу правильно соединить разрозненные фрагменты. Поднять его на должную высоту. И вы могли бы помочь. Очень важно расспросить знавших его лично. К счастью, кое-кто еще жив. Мне нужно, чтобы те, кто его знал, подтвердили мои гипотезы или, если сочтут необходимым, их оспорили. Лонофф всегда был отшельником, не только в жизни, но и в работе. Уединение питало его дар. Заводило мотор и давало крылья. Лонофф был очень скрытен в отношении своей молодости. То, что он жил в местах, связанных с Натаниелем Готорном, конечно, чистая случайность, но есть версия, что и в основе жизни Готорна лежит схожий секрет. Вы, разумеется, понимаете, о чем я.

— Понятия не имею.

— Сын Готорна писал, что в последние годы жизни Мелвилл был убежден: Готорн «всю свою жизнь хранил некий важный секрет». А я в еще большей степени убежден, что это относится и к Э. И. Лоноффу. Такой подход объясняет многое. В том числе его творчество.

— А разве его творчество нуждается в каких-то объяснениях?

— Вы сами сказали: его не читают.

— Ну, если вдуматься, то никто никого не читает. А с другой стороны, для вас, полагаю, не тайна, как жадна публика до любых секретов. «Объяснения» посредством биографии обычно только ухудшают дело — привносят эпизоды, которые не соответствуют действительности и ничего не проясняют эстетически — не проясняли бы даже и соответствуя.

— Отлично вас понимаю, — воскликнул он, явно готовый отбросить любые мои аргументы, — но циничный подход мешал бы мне добросовестно делать свою работу. Забвение художественной прозы Лоноффа — позорный факт нашей культуры. Таких фактов много, но этот я могу попытаться устранить.

— И вы хотите смыть позор, открыв страшный секрет его юности, объясняющий всё. Полагаю, страшный секрет связан с сексом.