Пребудь со мной - Элизабет Страут Страница 9

Как же это больно — такое разочарование! Священник каким-то странным образом ее будто и не заметил. Половину времени он, казалось, ее и не слушал вовсе. Он был уставший, она видела это по его глазам, но его неожиданная холодность под конец беседы очень ее уязвила. В слезах, она отправилась к директору. «Это ничем не могло быть вызвано», — сказала она ему, а он слушал ее, нахмурив темные брови. «Ну конечно же нет», — согласился директор.

Вечером, разговаривая с мужем, Мэри преувеличила: «Этот человек просто насмехался надо мной. Он по-детски играл со мной в гляделки, чтобы заставить меня опустить глаза!..» А перед тем как отправиться спать, она позвонила своей подруге Ронде Скиллингс, и две подружки принялись обсуждать эту историю, еще чуть больше преувеличивая, и, когда Мэри заснула, она спала спокойно. Дело в том, что у нее оказалось важное преимущество: симпатии благосклонных слушателей были на ее стороне.

А вот у Тайлера такого преимущества не было, и он почти всю ночь лежал без сна на диване в своем кабинете. Он сознавал, что в груди у него находится что-то темное и тяжелое, словно небольшой камень, и в мозгу звучало: «Это мое», хотя он не мог сказать, что именно, — вокруг этого предмета не образовывались слова, просто все растущее, тихое и захватывающее чувство приятного обладания, и вдруг этот предмет исчез, и только образ Кэтрин, стоящей одиноко на площадке для игр, заполнял теперь его мозг. Он сел, оглядел затемненный кабинет, раскрыл ладони, потом снова сжал их в кулаки. Ему вспомнился высокий и тонкий голос учительницы: «Никто с ней не играет!» — и его вдруг словно ударило другое воспоминание: его сестра Белл стоит на площадке для игр у школы в Ширли-Фоллс, совершенно одна. Он, двумя годами младше сестры, бывало, увидев ее, отворачивался и бежал обратно к компании мальчишек, которые так и оставались его друзьями до окончания школы. Белл с выражением притворного безразличия следила за игрой в классики, потом медленно уходила с площадки. Это воспоминание вызывало боль. «Ты лошадка другого цвета», — говорила ему мать, когда он стал президентом класса, капитаном футбольной команды. Очень медленно он снова лег, и в мозгу сразу же расцвели ночные тревоги. Он еще не закончил подготовку проповеди; через несколько недель Казначейское воскресенье, [12]затем начнут поступать обещанные пожертвования, потом надо будет сформировать бюджет церкви на будущий год и представить его на голосование в январе; и надо, чем раньше, тем лучше, остановить Дорис Остин (которая дружит с Рондой), чтобы она не попыталась манипулировать членами Совета по поводу огромных трат на новый церковный орган. Только вспоминая доброту, светившуюся в зеленых глазах Конни Хэтч, он смог наконец задремать. И даже после этого он проснулся еще до рассвета и смотрел, как светлеют стекла в окнах. «Это грех, что вы рано встаете… едите хлеб печали…» [13]

Когда он снова проснулся, прямо перед ним стояла Кэтрин, вглядываясь в его лицо.

— Тыквочка моя, — произнес он, — привет!

Он потянулся к ней — обнять девочку. Ночью она обмочилась, пижамная кофточка была мокра на спине выше пояса. Тайлер неловко сел на диване.

— Кэтрин-Эстелла, время купаться! — сказал он. — Но сначала, — он потер ладонями лицо, — про этот визг в школе, — проговорил он наконец, наклонившись вперед и опершись локтями о колени. — Это должно прекратиться. — (Дочь отвернулась.) — Ты не должна больше так делать. Это грубо и выводит учительницу из себя. Посмотри на меня.

Кэтрин повернулась к нему. Лицо ее заливал темный румянец.

— Вот и все, — сказал Тайлер. — А теперь пошли.

Мокрая пижамка была брошена в угол ванной, отец поднял девочку и усадил в ванну, которая была старинная и глубокая, и у нее были ножки, как львиные лапы с когтями. Она была так глубока, что, когда Кэтрин в ней сидела, ей с трудом удавалось заглядывать за край. Ковшик для ополаскивания приплясывал перед Кэтрин от льющейся из крана воды. Папа выключил кран, когда вода едва прикрыла ей ноги. Когда Хэтчетский Ревун ее мыла, она наполняла ванну так, что вода доходила Кэтрин до подмышек и у нее возникало чувство, что все вокруг нее кружится.

— Кэтрин, — спросил папа, — ты меня слышала?

Она кивнула, дрожа.

— Ты просто спрашивай таким дружеским тоном: «А можно, я тоже с вами поиграю?»

Девочка зажмурила глаза и снова кивнула.

— Очень хорошо, — сказал он. — Два разочка ополоснемся, и все.

Она не открывала глаза оба раза, что он ее ополаскивал. Папа поднял ее из ванны. Завернутая в полотенце Кэтрин стояла, дрожа.

— Скажи-ка, Китти-Кэт, тебе нравится миссис Ингерсолл?

У папы было много разных далеких голосов, но этот она любила — он был такой усталый и включал ее саму в большой мир взрослых. Она пожала плечами. Папа на минуточку опустился на колени и заглянул ей прямо в глаза.

— Ну, — сказал он со вздохом, оглядел ванную, подобрал мокрую пижамку, — мне тоже показалось, что она не такой уж подарок.

Сияние утренних лучей озаряло яркую голубизну неба, отблескивало с крыла проезжавшего мимо автомобиля, высвечивало красоту раскрытых ладоней листьев, трепещущих на высоких прекрасных кленах, украшавших этот отрезок Мейн-стрит — главной улицы города. Казалось, что человек не может быть способен — а тем более желать — разрушить этот мир. Ядерное оружие должно выйти из употребления в течение следующих четырех лет, заявил Хрущев, и тем не менее он отказывается допустить инспектирование разоружений. Что же все это означает? Тайлер, в одной из своих новых белых сорочек, со свернутым и засунутым под мышку одеялом, шагал по направлению к церкви. Он мог бы помолиться за русского лидера, так же как за миссис Ингерсолл: «Все мы блуждаем, как овцы, совратившиеся с пути…» [14]Или же он просто мог бы вознести хвалу за красоту этого мира. Но Тайлер думал о Конни Хэтч. Ему не хотелось вспоминать о взгляде, каким они обменялись, но он был поражен впечатлением, которое это на него произвело: ему казалось, что он уже очень давно ни с кем не встречался глазами. Он шел большими шагами по направлению к церкви, порывистый ветер закручивал вокруг него листья, и все здесь, в Вест-Эннете, было свежим и хрустящим, как наливное яблоко, повсюду на земле лежали сухие листья.