Воронье озеро - Мэри Лоусон Страница 9

Тетя Энни приехала два дня спустя после похорон. Без рассказа о тете Энни тут не обойтись – в том, что случилось, она сыграла большую роль. Старшая сестра отца, достойная наследница прабабушки Моррисон, во всем ей под стать. Впервые в жизни она покинула Гаспе, при этом Люк и Мэтт были уже с ней знакомы, родители однажды возили их «домой», а Бо и я видели ее в первый раз.

Она была намного старше отца, низенькая, плотная (притом что отец был высокий и худой) и с огромной пятой точкой (рада, что я ее не унаследовала), но мне сразу почудилось в ней что-то родное, общее с отцом. Замужем она никогда не была. Моя бабушка по отцовской линии умерла несколько лет назад, немногим позже прабабушки Моррисон, и тетя Энни с тех пор вела хозяйство у своего отца и братьев. Думаю, родственники послали к нам ее лишь потому, что дело это им представлялось женским, а детей-то у нее нет, вырваться ей проще, но на самом деле могли быть и другие причины. Вести, с которыми она к нам ехала, – о том, как родные решили распорядиться нашей судьбой, – были невеселые, наверняка мало нашлось охотников такое сообщать.

– Простите, что так задержалась, – сказала она, когда преподобный Митчел нам ее представил (после аварии машины у нас не стало, и он подвез тетю Энни с железнодорожного переезда), – уж больно страна наша велика. Есть в этом доме уборная? Как же без нее! Кейт, ты вылитая мама, повезло же тебе! А это, я так понимаю, Бо. Здравствуй, Бо.

Бо, сидя у Люка на руках, сурово смотрела на нее. А тете Энни хоть бы что. Она сняла шляпку – маленькую, круглую, коричневую, которая была ей вовсе не к лицу – и стала искать, куда бы ее пристроить. Кругом был кавардак, но она будто не замечала. Шляпу она бросила на буфет, где лежал на блюде тусклым полумесяцем одинокий ломтик ветчины. И пригладила волосы.

– Как я выгляжу, чучелом? Наверняка чучелом. Ну да ладно. Покажите мне, где у вас уборная, и можно к делу приступать. Хлопот наверняка невпроворот.

Говорила она бодро, по-деловому, словно просто приехала погостить, а родители в соседней комнате. И правильно, вполне уместно. Наши родители в схожих обстоятельствах вели бы себя так же. Мне она сразу понравилась. Я не понимала, почему у Люка с Мэттом такой встревоженный вид.

– Ну вот, – сказала она через несколько минут, когда вышла из ванной. – Начнем. Который час? Четыре. Отлично. Надо бы нам познакомиться поближе, но это успеется. А пока на очереди неотложное – стряпня, уборка, стирка и так далее. Преподобный Митчел говорит, вы управлялись отлично, но наверняка найдется что-нибудь…

Тетя Энни умолкла. Видно, что-то ее насторожило во взглядах Люка и Мэтта, потому что фразу она так и не закончила. А потом заговорила чуть тише, мягче:

– Знаю, надо нам кое-что обсудить, но, пожалуй, денек-другой это потерпит, да? Сначала разберем папины бумаги, свяжемся с его адвокатом и с банком. И тогда кое-что прояснится, а до этого смысла нет ничего обсуждать. Согласны?

Люк и Мэтт закивали, и оба сразу расслабились, как будто надолго задержали дыхание, а теперь выдохнули.

* * *

Итак, нам выпало несколько дней вольного житья, за это время тетя Энни восстановила порядок, дав Люку и Мэтту передышку. Хуже всего дела обстояли со стиркой, с нее и начала тетя Энни, а потом навела чистоту, потихоньку унесла одежду родителей, разобрала неотвеченные письма, оплатила счета. Все она делала умело и с тактом и не пыталась завоевать нашу любовь. Не сомневаюсь, при ином раскладе мы бы ее полюбили.

В четверг, спустя почти две недели после аварии, тетя Энни вместе с Люком отправилась в город – к папиному адвокату и в банк. Преподобный Митчел их подвез, а Мэтт остался со мной и Бо.

Проводив их, мы спустились к озеру. Я ждала, что Мэтт предложит окунуться, а он постоял, посмотрел, как Бо шлепает по мелководью, и вдруг сказал:

– Может, сходим на пруды?

– А как же Бо? – спросила я.

– И Бо с нами. Пора ее просвещать.

– Она же свалится, – испугалась я. Берега у прудов были обрывистые, не то что у озера. Теперь мне за каждым углом чудилась опасность, я все время боялась. Страх не оставлял меня ни перед сном, ни по утрам.

Но Мэтт отвечал:

– Свалится, куда ж она денется, – правда, Бо? На то и пруды.

Он нес Бо по лесу на плечах, как когда-то меня. Шли мы молча. Во время наших вылазок говорили мы всегда мало, но в этот раз молчание было иным. Прежде мы молчали, потому что понимали друг друга без слов, а сейчас – потому что в нас теснились мысли, которые словами не выразишь.

На пруды мы пришли впервые после смерти родителей, и едва я снова там очутилась, едва мы сбежали вниз по крутому берегу ближнего пруда, ко мне вернулась радость, несмотря ни на что. Первый из прудов мы называли «нашим» – он ближе всех; по одной стороне тянется отмель четыре-пять футов в ширину, глубиной меньше трех футов. Вода там теплая, прозрачная, прудовая живность так и кишит, и видно до самого дна.

Бо, сидя у Мэтта на плечах, оглянулась кругом.

– Там! – крикнула она и указала на воду.

– Сейчас увидишь, кто там водится, Бо, – сказала я. – А мы расскажем, кто как называется.

Я по старой привычке растянулась на животе и уставилась в воду. Головастики, что теснились у кромки воды, прыснули в стороны, едва их накрыла моя тень, но вскоре мало-помалу вернулись. Головастики были уже почти взрослые – с отросшими задними лапками и толстыми куцыми хвостиками. Все лето мы с Мэттом, как и в прошлые годы, наблюдали, как они растут, – с первого дня, едва они зашевелились в прозрачных бусинках-икринках.

Тут и там бесцельно сновали колюшки. Брачный сезон уже миновал, и самок было не отличить от самцов. А в брачный сезон самцы щеголяли нарядом – брюшко красное, спинка серебрится на солнце, глаза отливают бирюзой. Мэтт мне говорил – весной, всего несколько месяцев назад, а кажется, будто в другой жизни, – что у колюшки всю работу берет на себя самец. И гнездо вьет, и за самкой ухаживает, и проветривает гнездо, чтобы икринкам хватало кислорода. Когда вылупляются мальки, охраняет их тоже самец. Если малек отобьется от стаи, самец берет его в рот и возвращает обратно.