Особые отношения - Дуглас Кеннеди Страница 9

— … так вот, после того как Хоббс пустил слезу перед нашим общим знакомым в Вашингтоне… знаешь Кристофера Перкинса?.. так неосмотрительно, просто фантастика… ну, в общем, Хоббс немного расчувствовался, когда они с Перкинсом выпивали. А на другой день, представь, история была известна уже всему Лондону. Железный Хоббс расклеился из-за бабы-журналистки…

— Такой же, как я, хочешь сказать?

Уилсон хохотнул, но ничего не ответил.

— Ну же, не молчи, отвечай, — настаивала я громким, веселым голосом.

— А какой был вопрос?

— Похожа я на эту Элейн Планкет?

— Откуда я знаю? В смысле, я ее и не видел никогда.

— Да. Но я тоже — баба-журналистка. И тоже сплю с Тони Хоббсом.

Долгая пауза. Уилсон попытался скрыть замешательство. Это ему не удалось.

— Я не знал, — выдавил он наконец.

— Лжец, — произнесла я со смехом.

Это слово подействовало на него как пощечина.

— Что ты сказала?

Одарив его ослепительной улыбкой, я пояснила:

— Назвала тебя лжецом. И повторяю это, потому что ты лжешь.

— Я просто думал…

— О чем? Что можно немного поразвлечься за мой счет, а потом улизнуть?

Он ерзал на стуле своим толстым задом и комкал в руке носовой платок. — Я действительно не хотел тебя обидеть.

— Но обидел.

Уилсон начал озираться, отыскивая глазами официанта.

— Вообще-то, мне пора..

Я перегнулась к нему через стол, почти вплотную приблизившись к его лицу. И все тем же бодрым, легким тоном заявила:

— Вижу, ты ничем не отличаешься от остальных мелких мерзавцев. Точно так же бежишь, поджав хвост, как только почуял, что тебе могут дать сдачи.

Он поднялся и вышел, не извинившись. Англичане никогда не просят прощения.

— Убежден, что далеко не все американцы бросаются просить прощения по любому поводу, — парировал Тони, когда я поделилась с ним своим наблюдением.

— Они лучше воспитаны, чем вы.

— Это потому, что они растут со скрытым пуританским комплексом вины… и с представлением, что за все нужно платить.

— А англичане…

— А мы полагаем, что можно удрать безнаказанно… если удастся.

У меня было искушение рассказать ему обо всем, что я узнала от Уилсона. Но мне казалось, что ничего хорошего из этого не выйдет. Наоборот, я опасалась, что, узнав о моей осведомленности, он почувствует себя незащищенным или — еще того хуже — попавшим в неловкое положение (а этого все британцы боятся как огня). В общем, я решила не говорить ему даже о том, что, услышав историю об Элейн Планкет, полюбила его еще сильнее. Ведь отныне я знала, что он так же уязвим и раним, как все смертные. Странно, но эта его слабость была мне по душе — она свидетельствовала о том, что он может быть таким разным.

Прошло две недели, и мне представилась возможность понаблюдать за Тони на его территории. Совершенно неожиданно он вдруг спросил:

— Как насчет того, чтобы сбежать в Лондон на несколько дней? — Он пояснил, что его вызывают в «Кроникл». — Ничего страшного — просто ежегодный обед с главным редактором, — обронил он небрежно. — Что думаешь о паре дней в «Савое»?

Долго уговаривать меня не пришлось. В Лондоне я была только один раз, в середине восьмидесятых, еще до моих заграничных командировок. Я отправилась тогда в суматошный двухнедельный тур по европейским столицам, в программу которого входили четыре дня в Лондоне. Мне понравилось тогда то, что я увидела. Конечно, видела я немного: несколько исторических памятников и музеев, пара интересных спектаклей и беглое знакомство с жизнью местных обитателей — состоятельных, из тех, кто может позволить себе отдельный дом в Челси [7]. В общем, мое знакомство с Лондоном было очень поверхностным. Надо сказать, что номер в «Савое» тоже дает не слишком объективное представление о реальной лондонской жизни. Я была в полном восторге, оказавшись в люксе с видом на Темзу, в котором нас ожидала бутылка шампанского в ведерке со льдом.

— «Кроникл» всегда так принимает своих зарубежных корреспондентов? — спросила я.

— Шутишь? — ответил Тони. — Просто управляющий — мой давний приятель. Мы с ним очень подружились в Токио, он там работал в «Интерконтинентале». Теперь, если я бываю в городе, он всегда рад меня принять.

— Уф, прямо от сердца отлегло, — с облегчением вздохнула я.

— Почему?

— Потому что ты не нарушил одного из главных правил журналиста — никогда ни за что не платить.

Он засмеялся и потащил меня в постель. Потом плеснул шампанского в бокал.

— Не буду пить, — запротестовала я. — Не могу, я на антибиотиках.

— Давно?

— Со вчерашнего дня, ходила к врачу с фарингитом, он прописал.

— У тебя фарингит?

Я широко открыла рот:

— Давай загляни.

— Нет уж, спасибо, — сказал он. — Так вот почему ты не пила в самолете?

— Выпивка и антибиотики не сочетаются.

— Сказала бы раньше.

— Зачем? Подумаешь, горло болит.

— Э, да ты крутая!

— Да, я такая, а ты не знал?

— Должен сказать, я в некоторой растерянности. С кем же прикажешь мне пить все это время?

Вопрос был риторическим, ибо на протяжении наших трех дней в Лондоне у Тони всегда было с кем выпить. Каждый вечер мы встречались с кем-то из его знакомых или коллег-журналистов. Все его друзья-приятели, без исключения, пришлись мне по душе. Кейт Медфорд — давнишняя коллега из «Кроникл», которая теперь вела большой вечерний обзор новостей на Радио Би-би-си, — устроила для нас обед. Они с мужем, онкологом Роджером, принимали нас у себя дома, в зеленом предместье Чизвик. В другой раз мы провели великолепный вечер с морем выпивки (для Тони, во всяком случае) с его приятелем Дермотом Фэйхи, журналистом, ведущим постоянную рубрику в «Индепендент», и большим любителем поговорить! Как выяснилось, он был к тому же известным бабником и весь вечер плотоядно посматривал на меня, что очень веселило Тони (потом он сказал мне: «Дермот так себя ведет со всеми женщинами», на что мне только и оставалось ответить: «Ну, спасибо»). Ещё мы встречались с бывшим репортером из «Телеграф», Робертом Мэтьюсом, только что получившим неплохой гонорар за свою первую книгу, триллер в стиле Роберта Ладлэма. После долгих уговоров он все-таки затащил нас на дорогущий ужин в «Айви» [8], заказывал вино по 60 фунтов за бутылку и пил слишком много, попутно потчуя нас мрачными и в то же время забавными историями о своем недавнем разводе. Рассказывал он блестяще, с непроницаемо-бесстрастным лицом подсмеиваясь над самим собой, но было понятно, что за этими шутками скрываются боль и страдание.