Три женщины в городском пейзаже - Мария Метлицкая Страница 9

На отца Лида старалась не смотреть. Да и узнать его было сложно – в гробу лежал не ее любимый папка, а чужой, незнакомый, сморщенный и очень старый человек.

В миг, когда опускали гроб, Лида услышала стон. Обернулась – Тася держалась за дерево. «Сейчас упадет», – испугалась Лида и отвернулась: нельзя, невозможно сейчас подойти к ней и поддержать. Потому что рядом стояла мама.

Лида поехала к Тасе на следующий день – выпали длинные праздничные выходные, и находиться дома было немыслимо. С самого порога Лида принялась вымаливать прощение. Тася не поняла, изумилась:

– Ты передо мной виновата? Виновата, что не подошла? Лидочка, о чем ты, девочка? Я все понимаю: она твоя мать. Спасибо тебе, что ты мне вообще разрешила проститься.

Расплакались, обнялись, и Лида поклялась, что никогда ее не оставит – никогда и ни при каких обстоятельствах! И не потому, что обещала отцу, вернее, не только поэтому! А потому, что ближе, чем Тася, у нее никого нет. Ну кроме Сережи…

Казалось, что первые годы после смерти отца сблизили, связали их с Сережей так крепко, так неразрывно, что развязать этот узел не сможет ничто. Ничто и никто. Оказалось, что ошибалась.

Четыре дня в неделю сразу после работы Лида ехала к Тасе. Та ждала ее у двери, чуя, как собака – в подъезд зашла именно Лида. Всегда с непременным ужином, именно с тем, что Лида любит больше всего:

– Лидочка, детка! Скорее раздевайся, вон твои тапки. Бегом мыть руки и сразу за стол.

Стол был накрыт празднично – скатерть, красивые тарелки, льняные салфетки. Тася была эстетом во всем. На столе стояла маленькая синяя вазочка с сезонными цветами – весной с вербой, а позже с букетиком ландышей, зимой с веткой багульника или просто с пушистой елочной веткой, ну а летом был выбор пошире. Осенью в вазочке тлели багряным огнем кленовые листья. Маленькая кухонька, чистая и уютная, была их любимым пристанищем.

Как Тася умела на свои нищенские копейки создавать атмосферу! Занавески в синюю клетку, голубой абажур, маленькое бра с желтым колпачком над столом, клетчатая же скатерть, синие тарелки, даже салфетки с голубыми горохами. На плите вкусно побулькивал фасолевый суп, в сковородке доходила до хрустящей корочки порезанная кружочками жареная картошечка, к чаю – оладьи, фирменные Тасины оладьи с изюмом и яблоками.

Тася была кулинаркой. Тася была чистюлей. Тася умела ухаживать, обожала угождать, доставлять удовольствие. И видя, как радуются близкие, расцветала сама.

Сколько раз Лида думала, какая бы из Таси вышла жена. Да и матерью она точно была бы прекрасной. Если бы да кабы…

Поужинав, начинались разговоры – Тася выспрашивала все, до самой мельчайшей детали, и это было не любопытство, а интерес, горячий, искренний и неподдельный. «Допрос», – смеялась сама Тася. Интересовало все, что касалось Лидиной работы. Знала всех ее учеников и коллег по именам. Лида охотно с ней делилась событиями школьной жизни. Подвижное Тасино лицо менялось в зависимости от Лидиных рассказов – она то сердилась и охала, то хохотала, хлопая ладонями по коленям. Или в ее глазах застывали слезы, и, смущаясь, Тася смахивала их почти незаметным движением. В этом была она вся – возмущаясь от несправедливости и до слез расстраиваясь чужим неприятностям, Тася от всего сердца радовалась чужим успехам.

Лида видела, как сильно сдала Тася после ухода отца: погасли ее светящиеся глаза, а вдоль рта залегли глубокие морщины.

И все-таки Тася старалась держаться: на работу только с маникюром и укладкой, обязательно каблуки, «а ноги, Лидушка, не те – к вечеру болят так, что хочется выть».

Тася любила бусы – тяжелые темно-зеленые малахитовые, прозрачные, как мед, янтарные, серые в крапинку из агата, бордовые в прожилках из яшмы. На столике у кровати стояла огромная шкатулка с Тасиными «игрушками», и Лида с удовольствием перебирала теплые, словно живые, плоские, круглые, квадратные бусины, и это, странное дело, ее успокаивало.

На праздники они обменивались подарками. Особенно старалась Тася: «Лидушка, а о ком мне еще думать, кто, кроме тебя, у меня есть?»

Тася никогда не дарила бесполезную ерунду, считая это оскорбительным пренебрежением к человеку. Ее подарки были продуманы до мелочей – размер, цвет, фасон. Что-то из одежды, модная сумочка, красивый кошелек: «Лидушка! Выкинь свой позор, умоляю!» Лида растерянно вертела в руках свой старый кошелек и соглашалась: «А ведь правда, страшно вынуть из сумочки! И как я этого не замечала?»

Тася замечала все: как-то Лида обмолвилась о понравившемся аромате, и через неделю Тася вручила ей флакончик с французскими духами. Случайно брякнула – потом, конечно, жалела – о кожаной куртке. На тебе кожаную курточку. Да какую – не дешевую Турцию, а тонюсенькую, нежнейшую Италию, да еще зеленого цвета! Лида отбивалась, клялась, что больше никогда, но было поздно.

– Я вообще к тебе больше не приеду, – кричала Лида. – Ты меры не знаешь! Такие сумасшедшие деньги, богачка хренова! Копейки считаешь, а все туда же!

Молитвенно складывая на груди руки, Тася недоуменно, по-детски хлопала глазами и делала «несчастное», виноватое лицо:

– Лидушка, умоляю! Я тебя умоляю! – В ее глазах закипали слезы. – Не сердись, ладно? Я тебя очень прошу!

– При чем тут «сердись»? – бурчала Лида. – Просто я тебя в который раз прошу. Я же знаю твои доходы. А ты тут… Ведешь себя как Крез, честное слово. Ну что за барские замашки?

Теперь уже Тася просила прощения, а Лиде становилось стыдно и смешно.

Однажды Тася сказала:

– Ты пойми, Лидушка, у меня никого нет. Был твой отец, и был смысл жизни. Но Бог меня не оставил – дал тебя! Это и держит на свете. И теперь мой смысл жизни, извини, девочка, ты! Хотя знаю – нагрузочка я еще та! Позвонить, приехать, привезти!

– Ты – нагрузка? – охала Лида. – Ну ты даешь!

Нет, это Тася дана ей как награда, как подарок – лучшая подружка, заботливая сестра, внимательная, переживающая и волнующаяся мать.

Как-то Тася обмолвилась, что когда-то, «в доисторические времена», побывала замужем:

– Коротко, Лидушка, совсем коротко. Каких-то пару лет, честно – сама не помню сколько. Развелась, как только встретила Валю. Сразу развелась, через два месяца. А что ждать? Мне сразу было понятно, что Валя – мой человек. Мой мужчина. И мне было наплевать, уйдет он из семьи или нет – какая разница? Главное, что он был. А все остальное меня не очень и волновало.

Однажды Лида спросила:

– А детей ты… иметь не могла?

– Почему? – удивилась Тася. – Было два аборта, прости, без Валиного разрешения.

– Как? – ошарашенно спросила Лида. – Он даже не знал?

Грустно усмехнувшись, Тася качнула головой:

– Это была единственная ложь, которую я себе позволила. Рожать я не собиралась. Вернее, решила не рожать. Тогда зачем ему говорить? Чтобы он страдал и чувствовал себя виноватым? Он и так чувствовал, ты сама это знаешь!