Черная обезьяна - Захар Прилепин Страница 9

Серый не выдержал, судорожно размотал веревку, толкнул дверь.

— Чего, мам? — спросил обиженно.

— Я тебе говорила на чердак не лазить, дрянь?

— Чего, мам? — повторил Серый безо всякого смысла.

— Ну-ка, слезай вниз! — кричала мать. — Ты один там?

— Скажи, что вдвоем были, — прошипел Гарик. — Вот с ним, — и толкнул меня к дверям.

— Вдвоем, — сказал Серый плаксиво.

— Слезайте! — велела мать и, увидев меня, добавила радостно: — И этому тихоне мать тоже всыплет!

Чумазые и в пуху, мы спустились вниз. Серого мамаша увела за ухо домой, на меня не посмотрела даже.

Я присел на скамеечку и долго смотрел на свои руки. Они дрожали. Мне хотелось их укусить.

В Альке хотелось остаться, она была мокрой — не от пота. Казалось, что все ее небольшое крепкое тело покрывается какой-то особой скользкой жидкостью, по ней скользили руки, и всё тело скользило по ней и соскальзывало в нее.

В момент, когда все мое тело вытягивалось в последнем движении, она старалась смотреть мне прямо в глаза — взгляд был такой, будто она одновременно и боится за меня, и безумно рада за меня. Будто я бежал по навесному мосту над рекой и вот-вот должен был сорваться, но добежал, в последнем рывке достиг своего края — и теперь она держит меня за плечи, вживаясь в меня.

А о том, что у меня на другом берегу кто-то остался, она не спрашивает никогда, хотя знает, конечно.

— У тебя тут не болит? — полежав минуту на спине, спросила она и потрогала ссадину на моем лице.

— Нет.

— А тут? — пальчиком едва-едва задела ухо; оно взвыло.

— Н-н-нет.

Алька сморщилась, словно ей было больнее, чем мне.

— Нигде не болит, — повторил я голосом, противным мне самому, словно я чьи-то волосы пожевал.

Рывком встал с дивана, натянул свои набедренные тряпки и включил ее белый, как аэроплан, ноут.

— Принеси мне какое-нибудь полотенчико, — попросила Алька, аккуратно поднимаясь и держа ладонь в паху.

Ничего не ответил, не шевельнулся, с нетерпением стал дожидаться, когда вспыхнет экран.

— Слышишь, ты? — весело прикрикнула она, извлекла из-под себя ладонь, посмотрела в нее, вытерла о щеку и опять запустила меж крепких ляжек.

— Так иди, — ответил я, быстро набрал латиницей поисковик и в пустой графе сделал запрос «дети-убийцы».

Алька подошла сзади, так и придерживая себя ладонью, и другой рукой, мизинчиком, коснулась моей макушки, там, где было темечко, да заросло.

— Больно, Аль.

— А-а-а… А говоришь, ничего не болит… Какое ухо смешное. А вдруг оно у тебя таким и останется? Давай тебе другое растреплем, оттянем и сделаем похожим? Что ты там смотришь? Ужас какой, — и посеменила в ванную.

Включилась вода, заработала колонка.

По запросу нашлось тринадцать миллионов страниц. Нихерово. Есть шанс прекрасно провести время.

Страдая и морщась от брезгливости, некоторое время я мучил себя кровавыми мальчиками, потом веером снес вниз все страницы, что наоткрывал, и остался один на один с пустым поисковиком.

Внизу мелким синим шрифтом была набраны новости, там я и вычитал о странном убийстве в городе Велемире. Неизвестные за ночь вырезали целый подъезд трехэтажного дома. Единственный оставшийся в живых свидетель, выбираясь из комы на полусвет, заплетаясь, бредит по поводу нескольких недоростков, которым на вид не было и десяти лет.

Аля вышла из ванной через полчаса.

— Что делаешь?.. Господи, да зачем это тебе? Прекрати это читать, — попросила Аля, натирая голову так, что вот-вот должны были полететь искры.

— Хватит, да, не надо больше, — согласился я.

Крутанулся на стуле и воззрился на Альку.

— Тебе никогда никого не хотелось убить? — спросил.

Она отложила наконец полотенце и чуть напуганно ответила:

— Нет.

После нашего с ней знакомства, как я догадываюсь, она набрала в поисковике мое имя, чтобы узнать, кто я, блядь, такой. Все узнала, там даже фотографии детей есть, обоих.

Стоят, розовые как ангелы, посреди двора, у него кукла, у нее трактор, они все время отнимают друг у друга игрушки.

В тот день я написал ей эсэмэску: ну, что, мол, ты приглашала в гости.

Она не отвечала минут семь.

«Раздумала?» — не унялся я.

«Господи, какой ты нетерпеливый, — написала она. — Приходи, я очень жду».

Решилась.

Когда открыла дверь, лицо у нее было очень серьезное, даже злое, но как будто вовнутрь злое, к себе. Я отдал ей цветок, она его безо всякой эмоции уронила куда-то в ботинки и, сжав пальцами мой затылок, сильно поцеловала в рот. Не просто поцеловала, говорю, а именно поцеловала в рот — именно так. И язык был твердый и упрямый.

Потом рывками содрала с себя джинсы, на ногах остались красные полосы — как будто упала об асфальт с велосипеда, — и, повернувшись спиной, опустилась на пол. Я погладил правую пятку правой рукой, а левую пятку левой. Между пятками расстояние было сантиметров сорок.

Как будто ей хотелось не просто это сделать, а как можно хуже, диче, чтоб потом обратно не возвращаться.

Вокруг стояли ботинки вроде как ее недавно съехавших с квартиры родителей, потные отцовские тапки, пахло гуталином, висела ложка для обуви.

В зеркале справа отражался я, одна башка, профиль. Сначала на себя было отвратительно смотреть, а через несколько минут привык.

— …А я всё время думаю, что убил кого-то, Аль. Вглядываюсь в людей. «Тебя убил, нет?» — думаю. «Не тебя? Так кого же?» …Ты точно никого не убивала?

— Нет, — твердо выдохнула она.

— Ну, нет так нет, Аль. И я нет. Все мы нет.

Пронес мимо жены ощущение полного физического опустошения, заперся в своей комнате. Тут же зазвенел домашний телефон, пришлось вернуться.

Это главный, кому ж я еще нужен.

— Ну что там? — спросил он, захохотав.

Захотелось потрясти трубкой, чтоб высыпать оттуда все это разнообразное клокотание. Вместо этого я вкратце пересказал про седой чуб, живого Салавата и белый халат.

— Это твой родственник затеял там, — до слез заливался главный.

Я поглядывал на себя в зеркало, иногда поднимая брови, иногда опуская. Ухо саднило, ссадина лоснилась, как намасленная. Надул щеки, выпятил губы, сдвинул вбок, насколько мог, скулы. Скосился вниз, увидел, как мои двое стоят в неслышно раскрытых дверях, зачарованно вглядываясь в меня.

— Он мне никакой не родственник, — странным от искривления лицевых мышц голосом начал говорить я, но главный меня не слушал.