Правда жизни - Грэм Джойс Страница 9

Кэсси нельзя было назвать плохой матерью. Она никогда не выходила из себя, забывалась порой, но всегда знала: прежде всего малыш Фрэнк, а потом уже сама она. Любовь обильно сочилась из нее, как материнское молоко, и с жадностью выпивалась. Марта как-то сказала, что Кэсси слишком охотно подставляет Фрэнку грудь, даже когда ребенок явно перекормлен.

В годы, когда вид матери, кормящей грудью, считался нарушением общественного спокойствия, Кэсси с радостью обнажала на удивление полные молоком груди перед просящими губами Фрэнка в любое время и в любом месте. В парке, в автобусе, в кафе, перед ранеными солдатами и летчиками. Она выставляла наружу розовый сосок, давала сомкнуться вокруг него губам сосущего малыша, не прекращая беседы. Окружающие смущались. Однажды, когда она пила чай с Бита в «Лайонз-Корнер-Хаузе» в верхней части города, пожилой господин пожаловался на нее владельцу. Солдаты, возвращающиеся с фронта, не должны такого видеть, возмущался он.

Кэсси, не понимая, о чем шум, так и сказала:

– Тут город до последнего кирпича разнесли, а он на сиську глянул и вот-вот в обморок хлопнется.

Хозяин сжал руки под посудным полотенцем и умоляюще посмотрел на Бити.

– Мы уже уходим, – пробормотала она, допивая чай.

– Разве? – удивилась Кэсси.

Проблема Кэсси, если это была проблема, состояла в том, что ей было все равно, что о ней думают. Не то чтобы она была бесчувственной, самонадеянной или себялюбивой. Дело в том, что Кэсси ни малейшего удовольствия не находила в том, чтобы кого-нибудь оценивать. Если кто-то совершал что-нибудь, по общему мнению, позорное, ей было интересно, но с ее стороны не было ни капли осуждения. Раз так случилось, значит, так тому и быть. Человек не может сам управлять своим поведением, над ним властны лишь такие силы, как ветер или война.

Но иногда это оборачивалось неприятностями. Бывало, выбежит за сигаретами и, разговорившись с кем-нибудь, бросит Фрэнка на несколько часов без присмотра. Забывала поменять ему пеленки. Шла на танцы, не подумав о том, кто посидит с Фрэнком. Ее беспечность проявлялась по-разному.

– Кэсси! Кэсси, а ну-ка поди сюда! – однажды в ярости позвала ее Марта. – Откуда у ребенка ожог на ноге?

Кэсси залилась слезами.

– Мам! Я с ним сидела, вот и все. А он мне спать не давал всю ночь – зубки режутся, и я так устала. Курила да и задремала, ну и сигарета ему на ножку выпала…

Она положила голову на стол и зарыдала.

– Ремень по тебе плачет, ей-богу.

– Знаю, знаю. – И она еще долго всхлипывала, пока не выплакалась.

Кэсси нельзя было доверять.

За двадцать лет Марта убедилась, что Кэсси совсем не порочная девчонка. Просто она с причудами и глупенькая. Свободная душа, ни в чем не укорененная. У всех ее шестерых сестер головы так прочно сидели на плечах – шеям впору задеревенеть, и удивительно было, что Кэсси на них не похожа. Хотя Кэсси и не была самой хрупкой из сестер – эту нишу заняла Олив, – Марта всегда считала Кэсси недоростком. Мозги у нее не доросли – она часто так думала, но вслух никогда не говорила.

В общем, поначалу было трудновато. На Кэсси нельзя было положиться – она не могла, как говорила Марта, как следует доглядеть за ребенком. Она всегда витала в облаках, за ней самой нужен был глаз да глаз. В том-то и дело: в Кэсси навсегда осталось что-то от ребенка. Поэтому Марте досталось больше забот; она не думала, что ей столько придется заниматься Фрэнком. Но ей хватало благоразумия позволять Кэсси время от времени пропадать, бегать на танцы, бродить где-то. Она знала: нужно ублажить какого-то демона в голове дочери, и тогда ей можно будет больше доверять, по краИней мере до очередной выходки.

Бити тоже изрядно понянчилась, пока не пришла пора ей уезжать. Хотя это она в свое время устроила, чтобы Фрэнка отдали в чужие руки на ступеньках Провинциального банка, Бити полюбила малыша и взяла на себя больше, чем ей полагалось. Она и Бернард часто и охотно сидели с ребенком. Средства у обоих были скромные, и, если Кэсси хотелось пойти потанцевать, а Марте сыграть в вист или, что бывало реже, сходить на женские посиделки в «Салютейшн-Инн», они рады были побыть вдвоем, пока Фрэнк спал наверху.

Бернард всех удивил. Он менял пеленки. Он делал это чуть ли не с удовольствием и не считал это немужским занятием.

– Брезговать такими мелочами – вот это не по-мужски, – говорил он, соскребая коричневато-желтые следы кала с ягодиц херувимчика Фрэнка, присыпал тальком и умело заворачивал его в свежую, чистую пеленку. – Да я просто хочу уметь все это делать – мало ли, может быть, и мы однажды сподобимся… Все обязательно переменится, – уверял Бернард. – Если женщины начнут работать, а иначе и быть не может – рабочей силы не хватает, – то нельзя, чтобы они и на работу ходили, и весь дом на себе везли, так ведь? Мы, мужчины, должны тоже в этом участвовать. Все переменится – абсолютно все.

Бити краснела. Марта поднимала бровь – вот это мужик.

– Он что, коммунист? – как-то спросила Марту Юна, услышав его очередную речь.

– Не знаю, кто он, – ответила та. – Только он не овца, вот что.

Юна, жившая в деревне с мужем-фермером, поняла мать.

– А он случайно не атеист? – полюбопытствовали близнецы-спиритуалистки Эвелин и Ина.

– Кто бы он ни был, силища в нем чувствуется, – сказала Марта, чтобы они успокоились.

Кроме того, она сообщила Олив, что он знает счет деньгам, серьезной Аиде сказала, что он очень любит учиться. Кэсси ей не нужно было ничего говорить – та не только никого никогда не судила, но с самого начала обожала Бернарда. Кэсси хотела, чтобы малыш Фрэнк вырос таким же, как Бернард.

Но кем бы он ни был – овцой, коммунистом, безбожником, – он поступил в Школу профсоюзов. А за ним и Бити. Оба они усердно учились, успевая сидеть с ребенком, и оба были приняты в оксфордский Рескин-колледж [3]. Бернард собирался заниматься архитектурой, в которой он и так уже поднаторел, а Бити – английским языком.

Марта страшно скучала по ним.

Фрэнку к тому времени было почти три года, и без Бити Марте было нелегко справляться с ним. Артрит то отступал, то снова одолевал ее, Кэсси время от времени становилась ненадежной, и Марта решила потребовать обещанного. Она объявила сбор.