Один день - Дэвид Николс Страница 9

— Потому что я с сигаретой выгляжу феноменально. — Она воткнула сигарету между губ, и он зажег ее спичкой. — Но я буду бросать. Это последняя. А теперь быстро, пока отец не пришел… — она с заговорщическим видом подвинулась ближе, — расскажи о своей личной жизни.

— Нет!

— Брось, Декс! Ты же знаешь, у меня одна радость — услышать пару сальных историй от детишек, а твоя сестрица такая святоша…

— Вы пьяны, старая леди?

— И откуда у нее двое детей, ума не приложу…

— Ты пьяна, мама.

— Я не пью, забыл? — Когда Декстеру было двенадцать, как-то вечером она торжественно отвела его в кухню и полушепотом объяснила, как делать сухой мартини, точно речь шла о религиозном ритуале. — Ну давай. Рассказывай, и не жалей смачных подробностей.

— Мне нечего тебе сказать.

— Неужели у тебя в Риме никого не было? Ни одной милой католички?

— Нет.

— Надеюсь, ты не связался с одной из своих студенток?

— Конечно, нет, мам.

— А дома? Кто пишет эти длинные, закапанные слезами письма, которые мы все время тебе пересылаем?

— Не твое дело.

— А то я их опять под паром распечатаю! Ну-ка признавайся!

— Да нечего тут говорить.

Она откинулась на спинку стула:

— Что ж, ты меня разочаровал. А как же та милая девочка, что приезжала к нам в гости?

— Какая девочка?

— Красивая, серьезная шотландка. Которая напилась и стала кричать на отца, поминая Никарагуа.

— Эмма Морли.

— Да, Эмма Морли. Она мне понравилась, между прочим. И отцу тоже, хоть она и назвала его буржуазным фашистом. — При упоминании об этом Декстер поморщился. — Я люблю, когда в людях есть огонь, искра. Не то что твои глупые лупоглазки, которых ты обычно приводишь по ночам. «Да, миссис Мэйхью, нет, миссис Мэйхью». Я слышу, как вы крадетесь на цыпочках в комнату для гостей…

— Ты действительно напилась, да?

— Так что эта Эмма?

— Мы просто друзья.

— Уже просто друзья? А я бы не была так уверена. Думаю, она в тебя влюблена.

— Все в меня влюблены. Судьба такая.

В его голове эти слова прозвучали красиво, — слова прожигателя жизни, не чуждого самоиронии, — но теперь, когда он и мать сидели в молчании, он снова почувствовал себя глупо, как на тех вечеринках, когда она разрешала ему сидеть со взрослыми, а он начинал рисоваться, и ей было стыдно. Она снисходительно улыбнулась и сжала его руку:

— Будь хорошим мальчиком, ладно?

— Я и есть хороший, я всегда хороший.

— Но не слишком. Не делай культ из своего стремления всем нравиться.

— Не буду. — Он начал смотреть по сторонам, чувствуя себя неловко.

Она толкнула его под локоть:

— Так ты будешь еще вина или пойдем в отель и проведаем твоего отца?

Они зашагали в северном направлении по переулкам, идущим параллельно Виа дель Корсо к Пьяцца дель Пополо; Декстер сворачивал на самые живописные улочки, и постепенно он почувствовал себя лучше, довольный, что так хорошо знает город. Мать, нетвердо державшаяся на ногах, опиралась на его руку.

— И долго ты намерен здесь пробыть?

— Не знаю. Возможно, до октября.

— Но потом ты вернешься домой уже насовсем, верно?

— Конечно.

— Я не имею в виду у нас. Не хочу тебя мучить. Но мы готовы оплатить депозит за квартиру, ты же знаешь.

— Но куда спешить?

— Декстер, уже год прошел. Не хватит ли отдыхать? Ты и в университете не слишком утруждался…

— Я не отдыхаю, я работаю!

— А как же журналистика? Ты разве не хотел стать журналистом?

Он как-то вскользь упомянул об этом, но лишь для того, чтобы ее успокоить, обеспечить себе алиби. Похоже, что с приближением двадцатипятилетия возможностей становилось все меньше. Некоторые профессии, которые казались крутыми — кардиохирург, например, или архитектор, — теперь уже были для него закрыты, и все шло к тому, что журналистика окажется в той же категории. Писательского таланта у него не было, он не разбирался в политике, плохо говорил по-французски, у него не было ни образования, ни навыков, лишь загранпаспорт и воображаемая картина перед глазами: он лежит и курит под потолочным вентилятором в какой-нибудь тропической стране, а рядом с кроватью — его верный старенький «Никон» и бутылка виски.

Конечно, больше всего ему хотелось стать фотографом. В шестнадцать лет он сделал фотопроект «Текстуры» — черно-белые снимки коры и ракушек крупным планом. Тогда его преподаватель в художественной школе пришел в полный восторг от его работ. Но с тех пор ничто не принесло ему того же удовлетворения, как те контрастные снимки инея на стеклах и гравия на подъездной дорожке. Если он станет журналистом, ему придется иметь дело со сложными понятиями, словами, идеями. Декстеру казалось, что из него получится хороший фотограф лишь потому, что он ясно видел, когда получится хороший кадр. Но на нынешней стадии его развития для него было основным критерием выбора профессии то, прозвучит ли ее название круто в баре, если прокричать его на ухо девушке, — и стоит ли отрицать, что фраза «я профессиональный фотограф» звучала красиво, почти также красиво, как «я военный репортер» или «вообще-то, я режиссер-документалист».

— Журналистика — одна из возможностей.

— Или, может, бизнес? Ты же с Кэллумом вроде собирался начать какое-то дело?

— Мы еще думаем.

— Только ничего конкретного ты так и не сказал — просто «бизнес».

— Я же сказал — мы еще думаем. — По правде говоря, его бывший сосед Кэллум уже начал бизнес без него — что-то связанное с компьютерными программами, у него даже сил не хватило вникнуть что именно. Кэл утверждал, что к двадцати пяти годам они станут миллионерами, — но как это будет звучать в баре? «Я занимаюсь компьютерными программами». Нет, профессиональная фотосъемка — его лучший шанс. Он решил сказать это вслух:

— Вообще-то, я подумываю стать фотографом.

— Фотографом? — Элизабет расхохоталась так, что ее сын окаменел.

— Эй, я хорошо снимаю!

— О да, когда не забываешь убрать палец с объектива!

— Ты разве не должна меня поддержать?

— И каким фотографом ты хочешь стать? Модным! — Она снова засмеялась. — Или, может, продолжишь работу над «Текстурами»? — Им пришлось остановиться, потому что от смеха она согнулась пополам, ухватившись за его руку, чтобы не упасть. — Камушки в разных ракурсах! — Наконец она успокоилась, выпрямилась и сделала серьезное лицо. — Декстер, мне очень, очень жаль…

— Вообще-то, мне стало лучше.