Маленькая красная записная книжка - София Лундберг Страница 8

И следующим утром я оказалась в трясущемся вагоне третьего класса на пути к южной границе Швеции. Окружающие меня незнакомцы вертелись на твердых деревянных скамьях, обшарпанные сиденья которых вонзали занозы в мои ягодицы. В вагоне стоял спертый запах пота и мокрой псины, и все прочищали горло и сморкались. На каждой станции одни люди выходили, а другие садились. Время от времени появлялся кто-то, перевозящий из одного округа в другой клетку с курами или утками. Птичий помет едко пах, а их пронзительные крики заполняли весь вагон.

Позже в моей жизни было еще несколько моментов, когда я ощущала себя настолько же одиноко, как в этом поезде. Хотя я направлялась к папиной мечте, которую он показывал мне в книгах, в этот момент мечта больше казалась кошмаром. Всего несколько часов назад я бежала по улицам Сёдермальма, насколько быстро позволяли ноги, отчаянно желая вовремя добраться до маминого дома, обнять ее и попрощаться. Она улыбнулась так, как это свойственно мамам, проглотила свою грусть и крепко меня обняла. Я всем телом почувствовала, как сильно и быстро билось ее сердце. Ее руки и лоб были влажными от пота. Из-за заложенного носа я не узнала ее голоса.

– Я желаю тебе достаточно всего, – прошептала она мне в ухо. – Достаточно солнца, чтобы освещать твои дни, достаточно дождя, чтобы ты ценила солнце. Достаточно радости, чтобы укрепить твою душу, достаточно боли, чтобы ты научилась ценить маленькие моменты счастья. И достаточно встреч, чтобы время от времени прощаться.

Она с трудом говорила то, что хотела сказать, но больше не могла сдерживать слезы. Наконец она отпустила меня и пошла в дом. Я услышала ее бормотание, но не поняла, к кому были обращены ее слова – ко мне или к ней самой.

– Будь сильной, будь сильной, будь сильной, – повторяла она.

– Я тоже желаю тебе достаточно всего, мама! – прокричала я ей.

Агнес осталась снаружи, во дворе. И вцепилась в меня, когда я попыталась уйти.

Я попросила ее отпустить, но она отказалась. В итоге мне пришлось отодрать ее пухленькие маленькие пальчики от юбки и бежать как можно быстрее, чтобы она не догнала. Я помню грязь под ее ногтями и что ее серая вязаная шапка была украшена маленькими вышитыми красными цветами. Она громко заплакала, когда я ушла, но вскоре стало тихо. Наверное, мама вышла на улицу, чтобы забрать ее. Даже сейчас я жалею, что не обернулась. Жалею, что не воспользовалась возможностью им помахать.

Мамины слова стали путеводной звездой моей жизни, и воспоминания о них придавали столь необходимую мне силу. Достаточную, чтобы преодолеть трудности. Которые случаются на пути каждого человека.

С. Серафин, Доминик

Я помню луну – тонкое серебро на бледно-синем фоне. Крыши прямо под ней и сохнущие вещи на балконах. Запах угольного дыма из сотен труб. Ритмичный грохот поездов, который стал частью моего тела во время этого долгого путешествия. Только начало светать, когда мы после долгих часов в дороге и нескольких пересадок доехали до Северного вокзала. Я поднялась и высунулась в окно. Вдохнула весенний аромат и помахала бездомным детям, босиком бегающим вдоль рельсов и протягивающих руки. Кто-то кинул им монетку, и они резко остановились. Сбились вокруг маленького сокровища и начали бороться за него.

Я тщательно берегла свои деньги. Они лежали в небольшом плоском кожаном кошельке, привязанном белой веревкой к поясу моей юбки. Я периодически проверяла, на месте ли он. Проводила рукой по мягким уголкам, ощущаемым под тканью. Мама вложила его в мои руки как раз перед моим уходом, и в нем лежали все сэкономленные ею деньги, которыми она пользовалась только при особых обстоятельствах.

Вероятно, она меня все-таки любила? Я так злилась на нее, часто думала, что больше никогда не захочу ее видеть. Но в то же время немыслимо скучала по ней. Ни дня не проходило без того, чтобы я не думала о ней и Агнес.

Этот кошелек был единственным источником утешения, пока я мчалась под стук колес навстречу новой жизни. Его увесистость успокаивала меня. Поезд громко заскрипел, останавливаясь, и я закрыла уши руками, отчего сидящий напротив мужчина улыбнулся. Я не улыбнулась в ответ, просто поспешила выйти из поезда.

Носильщик поднимал багаж мадам на черную железную тележку. Я стояла рядом с растущей горой, зажав свой мешок между ног. Молодой носильщик бегал туда-обратно. Его лицо блестело от пота, а когда он рукавом рубашки вытер свою бровь, тот окрасился в коричневый от пыли цвет. Сумки, чемоданы, круглые шляпные коробки, стулья и картины громоздились друг на друге на этой быстро загружаемой тележке.

Мимо нас проталкивались люди. Длинные грязные юбки бедных пассажирок соседствовали с блестящей обувью и хорошо отглаженными брюками мужчин из высшего сословия. Их элегантные дамы ждали. Только когда платформа опустела, а пассажиры второго и третьего класса разошлись, они медленно спустились из вагонов на своих высоких каблуках по трем железным ступенькам.

По лицу мадам расползлась улыбка, когда она заметила меня. Но первыми словами было отнюдь не приветствие. Она сокрушалась о длинной дороге и скучных спутниках. О больной спине и некомфортной жаре. Она смешивала французский и шведский, и я быстро потеряла нить разговора, хотя ее, казалось, не беспокоило отсутствие моих ответов. Она развернулась на каблуках и направилась к зданию вокзала. Мы с носильщиком последовали за ней. Он толкал перед собой тележку, бедром помогая себе справиться с ее весом. Я ухватилась за металлическую перекладину впереди и помогала тянуть. Мой мешок все еще был в моих руках. Платье намокло от пота, и я с каждым шагом вдыхала этот резкий запах.

Зал прибытия, с прекрасными медно-зелеными столбами, был переполнен людьми, которые двигались по каменному полу в разных направлениях. Их шаги раздавались громким эхом. Нас начал преследовать маленький мальчик в бледно-голубой рубашке и черных шортах, который помахивал розой. Его длинная челка лезла в ярко-синие глаза, умоляюще смотрящие на меня. Я покачала головой, но он был упрямым, протягивал цветок и кивал. Его рука просила денег. За ним шла девочка с двумя толстыми каштановыми косами и в коричневом платье, которое было слишком большим для нее. Она продавала хлеб, и ее платье было усеяно мукой. Она протянула мне кусок хлеба и помахала им, чтобы я почувствовала его аромат. Я снова покачала головой и ускорила шаг, но дети поспешили за мной. Идущий передо мной мужчина в костюме выпустил в воздух огромное облако дыма. Я громко закашлялась, и мадам засмеялась:

– Ты в шоке, моя дорогая? – Она остановилась. – Здесь совсем не как в Стокгольме. Ох, Париж, я так по тебе скучала! – продолжила она, широко улыбаясь, а потом разразилась длинной тирадой на французском.

Она повернулась к детям и что-то строго сказала им. Они посмотрели на нее, сделали реверанс и поклонились, а потом убежали, топая ногами.

У здания вокзала нас поджидал шофер. Он стоял рядом с высокой черной машиной и открыл дверь на заднее сиденье. Я впервые ехала в машине. Сиденья были сделаны из мягчайшей кожи, и, когда я села, ее запах поднялся, и я глубоко вдохнула его. Он напомнил мне о папе.