Блюститель. Рассказы, повесть - Сергей Кузнечихин Страница 8

Она понимала, что нужно встать и уйти, ни просьбы, ни угрозы на него не подействуют. Нужно перестать разговаривать с ним, перестать его замечать. И все-таки оглянулась. И вскрикнула. На бледном лице Семы ярко выпячивались распухшие тяжеленные губы. Они показались ей черными. Но не страх и не брезгливость, а желание обнять, утешить этого тщедушного малого с изуродованным ртом нахлынуло на нее. Оля даже шагнула к нему, на мгновение забыв о том единственном поцелуе. Шагнула, но одумалась.

— Нет! Уходи! Я же тебе сказала.

— И меня набил, и тебя набил. Тебе тоже больно?

— И меня набил, и тебя набил, — повторила Оля. — Это я его попросила. Видишь, какая я злая. Все мы злые. Иди, Сема.

Он стоял и плакал.

До начала урока оставалось десять минут. А в классе нужно было крепиться, чтобы ученики не догадались, каково ей: слушать хихиканье за спиной и притворяться, что ничего не понимает и уж, по крайней мере, не принимает на свой счет. Хорошо еще бестолковый Пушков никак не мог уяснить, почему диагонали прямоугольника равны между собой. Три раза она провела доказательство вместе с ним и хоть немного отвлеклась от самоуничижительных дум. Но прогремел звонок, и началось: «Ударить слабоумного еще омерзительнее, чем ребенка. Сколько говорилось и писалось, что сильных людей отличает доброта, и „добренький“, обаятельный рубаха-парень останавливает в темном переулке дурачка и терпеливо убеждает его, разговаривает на мужском языке, а убедив, торопится доложить той, которая вдохновила его, тоже добренькой и очаровательной…»

В учительской Оле сказали, что директор просил ее зайти. За десять-пятнадцать шагов она успела напридумывать возможных напастей, вспомнила каждую встречу с директором, каждое слово, сказанное им, и его улыбчивое лицо, мягкие движения, вкрадчивый голос приобрели совсем определенную окраску.

Она вошла в кабинет и встала, закусив губу, стараясь и взглядом и позой подчеркнуть свою независимость.

— Садись.

Обращение на «ты» только подтвердило ее подозрения.

— Ничего, я постою.

— Да садись же, — директор попытался усадить ее.

Оля резко отдернула руку и приготовилась влепить пощечину, если он еще раз прикоснется.

Но директор расхохотался.

— Ладно, стой, если хочешь. Ты знаешь, зачем я тебя позвал?

— Знаю!

Он снова закатился, задергался в безудержном хохоте и еле выговорил срывающимся голосом:

— Ну молодец! Героиня!

Лицо у нее горело. В кабинете было раскрыто окно, а воздуху все равно не хватало.

— Значит, знаешь. А я все собираюсь у тебя спросить, как там поживает Василий Афанасьевич Кучин?

— С кафедры истории? — удивилась Оля.

Она не понимала, при чем здесь Кучин.

— Да, да, да, — закивал директор и, предваряя вопросы, объяснил: — Когда-то я у него учился. Забавнейший старикан. Ты знаешь, что он до пятнадцати лет не умел читать, а в двадцать шесть уже преподавал в институте?

— Знаю, а вы в каком году окончили?

— Семнадцатый год работаю. И не заметил. Так не ушел он на пенсию?

— Нет.

— И по-прежнему вас девками называет?

— Девками, — повторила Оля и попросила: — Можно я сяду?

— Нет, теперь нельзя, — засмеялся директор и пододвинул к ней стул. — Понимаешь, есть у нас еще люди, которые считают своим долгом информировать начальство обо всем, что происходит в коллективе. Я лично тебя не виню и в сплетни не верю. Ситуация фантастическая. Если честно признаться, я толком не знаю, зачем тебя вызвал и что должен тебе говорить. Может, если, конечно, не трудно, ты расскажешь, откуда все пошло. Только, ради бога, не насилуй себя.

— Так нечего и рассказывать. Увидела, как плачет парень. Самой было очень хорошо, решила и его утешить, поцеловала и пошла со знакомыми дальше. А он вообразил невесть что, цветами начал забрасывать. Вот и все.

— Когда я учился, в моде было стихотворение: «Добро должно быть с кулаками», с кулаками, конечно, можно не соглашаться. Но как помочь тебе выпутаться из этого тупика?

— Не знаю.

— Знаю, что не знаешь. Я тоже. Фантастическая ситуация, впрочем, это я уже говорил. Ты, случайно, не куришь?

— А это имеет значение? — Оля резко встала.

— Да сядь ты, не пугайся. Просто сам бросил, а тут захотелось. Перебьюсь. Значит, опять тетя Лиза. В свое время и я конфликтовал с ней. Мой брат, например, утверждает, что мнительность — профессиональная болезнь гостиничных работников, но поскольку у меня нет его опыта проживания в гостиницах, я смотрю на тетю Лизу под другим углом. У нее все время кто-то виноват: сначала в том, что одна воспитывала сына, кстати, он учился с твоими знакомыми, потом, что сын отстал от ровесников, последнее время он работал грузчиком в одном городском гастрономе, потом его и девушки не любят… В последнем наверняка виновата ты. А завидовать и злобствовать можно бесконечно — эти чувства насыщения не знают, извини за выражение, хуже солитера. Но детей тебе с ней не крестить и нервы на нее тратить не стоит. Тем более что я договорился насчет комнаты для тебя, у нас же не город. Вот Сема Ворон — здесь я ума не приложу. Видишь, какие Дон Жуаны в нашем поселке живут. Может, попробовать медицину подключить?

— Что вы! — испугалась Оля.

— Эх, святая наивность, ты при ком другом не вздумай его защищать, а то сплетни еще кудрявее станут. Ладно, иди отдыхай. Главное, не считай, что ты одинока и все против тебя. Не будешь?

— Постараюсь.

— Вот и хорошо.

А цветы ее дожидались. Рассыпанные по скамейке, они привяли за день. Никто их не забрал, и Оля — не взяла, едва взглянула и торопливо прошла мимо. Потом, уже в постели, она вспомнила, как они лежали, потерявшие упругость, распластанные по доскам, вжавшиеся в них — цветы словно стеснялись своей ненужности. Точно так же, как она сама сжималась под любопытными взглядами, когда стояла под окнами Василия… Оля все хотела встать и убрать их, но так и не поднялась. Что должна сходить к Валерии — она тоже помнила…

Поздно вечером к ней постучались. Она забыла запереть дверь. Не дожидаясь разрешения, в комнату вошла тетя Лиза. Оля лениво взглянула в ее сторону и осталась лежать.

— Вот те на! К ней свататься пришли, а она спит.

— Почто смеешься, Лиза?

За спиной хозяйки Оля увидела высокую худую женщину.

— А что я такого сказала? У тебя — жених, у меня — невеста. У тебя — Голубь, у меня — Голубка.

— Что он тебе, дорогу, что ли, перешел? Не слушай ее, девушка.

Тетя Лиза включила свет и присела к столу. Оля поднялась с кровати. Женщина осталась возле двери. Деформированное от стирок шерстяное платье сидело на ней как на девочке-переростке. Оля уже догадалась, что это мать Семы, и не знала, как себя вести.