Портрет с пулей в челюсти и другие истории - Ханна Кралль Страница 8

– Твои дела не так уж плохи, – пытался его утешить Аксель фон дем Б., но Квандт знал, что дела плохи, и повторял, что все эти нацистские преступники должны кончить так же, как он:

– И как можно быстрее. Чем позже, тем страшнее будет их конец.

Под утро Квандт умер, а Аксель фон дем Б. раздобыл второй револьвер. Ему было двадцать лет, он побывал в своем первом бою и потерял двух друзей. Когда двинулись дальше, в руках у него было по револьверу, и он чувствовал себя увереннее. Его увидел командир полка.

– В нашей семье, – сказал он, – не принято доказывать свою храбрость. МЫ храбрые. – И забрал револьвер, который Аксель держал в левой руке.

Слова “в нашей семье” означали, что Аксель фон дем Б. и командир полка фон унд цу Гильса принадлежат к одной семье – к великой немецкой аристократии.

С этим командиром Аксель фон дем Б. провоевал польскую кампанию и часть русской. Зиму 1940 года они провели во Влоцлавеке. Им сообщили, что гражданская администрация выделила район, куда переселят евреев со всего города; взять с собой разрешено только ручную кладь.

– Безобразие! – возмутился командир. – Какой кретин это придумал! Завтра же поеду в Краков к Франку ^[25] и все ему расскажу. (Франка он знал со времен Берлинской олимпиады тридцать шестого года, где был комендантом олимпийской деревни.)

Приготовили автомобиль, но за минуту до отъезда адъютант сказал:

– А если никакой не кретин? Если это… немецкая политика?

– Вы так думаете? – заколебался фон унд цу Гильса и приказал отогнать автомобиль в гараж. (Впоследствии его назначили комендантом Дрездена; наутро после бомбардировки города союзниками он был найден мертвым; дочь уверяла, что это не самоубийство.)

В июне 1941 года, двадцать второго числа, на рассвете, в три часа пятнадцать минут, Аксель фон дем Б. пересек границу России.

Он знал, что в России правят большевики. Знал, что там есть лагеря и что Сталин – убийца. Словом, знал, что они борются с коммунизмом и что все в порядке.

(С Польшей тоже все было в порядке. Он считал, что у поляков сдали нервы; они первыми начали; надлежало ответить; все было в порядке.)

Русские встречали их хлебом и цветами. Вскоре пришло разочарование: чужой сукин сын оказался еще хуже своего, родимого.

Именно так сказал Аксель фон дем Б., выступая с докладом в Вашингтоне, в Ротари-клубе ^[26], вскоре после войны. Кто-то из присутствующих встал и вышел из зала. Аксель фон дем Б. решил, что тот не согласен с его взглядами, но оказалось, это знак протеста против выражения “сукин сын”. В вашингтонском элитарном обществе такие слова не принято было употреблять.

Аксель фон дем Б. шел через Смоленск, дошел до Десны; был шесть раз ранен, всякий раз из госпиталя возвращался на фронт. Осенью 1942 года он находился на Украине. Западнее Днепра, на реке, названия которой не запомнил и которая впадала в другую реку, чье название он тоже забыл.

Город назывался Дубно.

8.

В еврейском Дубно у людей были прозвища. Их употребляли чаще и помнили лучше, чем настоящие фамилии. Говорили: Ида Птичница, Беньямин Усач, Беньямин Столяр, Хеня Гусятница, Залман Рыжий, Залман Черный, Ханьча Полоумная, Хаим Скоробогат, Красный Мотл, Мехл Дылда, Янкель Кугель, Нисл Фельдшер, Шолом Не Дай Бог, Мотл Водовозчик, Черная Бася, Аба Учитель, Ицек Умник, Ицеле Стопка, Эстер Кельнерша, Ашер Цимбалист, Исер Сапожник…

Исер, скорее всего, шил сапоги, Ицеле закладывал за воротник, ну а Шолом? С каким событием связано его “Не Дай Бог”?

А Ханьча Полоумная? У нее были безумные идеи? Или она была бесноватая? А может быть, как помешанная плачущая еврейка из Сохачева, она всем отвечала: “Почему я плачу? Если б вы знали то, что знаю я, вы бы позакрывали свои лавки и плакали вместе со мной…”

Нет тех людей, у которых были прозвища.

Не у кого спросить.

9.

Аксель фон дем Б. служил в Дубно штабным офицером. Командиром полка был Эрнст Уч.

У Акселя фон дем Б. была лошадь. На ней он ездил по окрестностям. (Окрестности были очень красивые: река Иква, дубово-пихтовый лес…) Иногда отправлялся в сторону старого аэродрома.

Однажды он увидел на аэродроме огромную прямоугольную яму. Подумал: наверно, это чтобы помешать приземляться вражеским самолетам. Хотя достаточно было бы любого препятствия на взлетно-посадочной полосе, – и повернул лошадь обратно.

Назавтра командира полка посетил Gebietskommissar ^[27]. После его ухода Уч сказал, что гебитскомиссару для какой-то акции нужны солдаты: потребуется оцепить весь аэродром. Уч ответил отказом: ему было запрещено вмешиваться в дела гражданской администрации. Некоторое время они с Акселем фон дем Б. гадали, о какой акции шла речь. Они впервые услышали слово Aktion в неясном, загадочном контексте.

Несколько дней спустя Акселю фон дем Б. рассказали, что на аэродроме происходит что-то странное.

Он сел на лошадь.

Увидел знакомый прямоугольный ров.

Перед рвом стояли голые люди – мужчины, женщины, старики и дети.

Стояли гуськом, один за другим, как в любой нормальной очереди – за молоком или за хлебом. Очередь растянулась метров на шестьсот.

На краю рва, свесив ноги, сидел эсэсовец. В руках он держал автомат. Эсэсовец давал знак, и очередь подвигалась. По вырытым в земле ступенькам люди спускались в ров. Ложились рядом друг с другом, лицом вниз. Эсэсовец стрелял. Через минуту давал знак, очередь двигалась. Люди спускались в ров и ложились на тела, уже там лежащие. Раздавалась автоматная очередь, и эсэсовец давал знак. Очередь подвигалась…

Был теплый день, один из тех теплых осенних дней, какие иногда выпадают в октябре.

Светило солнце.

Голые женщины несли голых младенцев. Мужчины вели за руку детей и еле державшихся на ногах стариков. Семьи обнимались голыми руками.

Никто не кричал, не плакал, не молился, не просил сжалиться и не пытался бежать. В промежутках между выстрелами царила идеальная тишина.

Эсэсовцев было восемь. Стрелял один. Остальные, видимо, ждали, пока тот устанет.