Крушение - Эмили Бликер Страница 8

– На частном курорте во французской Полинезии, Адьята как-то… э-э, Адьята-бич, кажется. Тоже за счет компании.

– Уточните, пожалуйста, каковы были условия доставки вас и вашей свекрови на Адьята-бич? – Женевьева подалась к ней в своем кресле. Она знала, что это важная часть беседы, которая поможет зрителям настроиться на самое главное.

Проглотив ком в горле, Лиллиан начала отвечать – события того дня отчетливо встали у нее в памяти, ей даже показалось, что на нее пахнуло топливом для самолета и горячим асфальтом.

– Для нас был забронирован частный реактивный самолет.

И тут журналистка задала вопрос, которого Лиллиан боялась больше всего, потому что с него начиналось все. Вся ложь.

– Что произошло на борту?

Она прекрасно понимала, на что именно рассчитывала известная телеведущая, затевая это интервью, – на то, что она, Лиллиан, опять расчувствуется, будет рыдать в три ручья, а может быть, если повезет, даже поделится со зрителями парой-тройкой духовных откровений. Только этого все от нее и ждут.

– Все началось, как обычно. Едва мы сели в самолет, Маргарет приняла снотворное и всю дорогу крепко спала. Тереза, бортпроводница, принесла нам воды, я читала, а Дейв, кажется, работал. Сказать по правде, полет был самый обыкновенный.

Лиллиан и сама не поняла, как ей удалось не поперхнуться на слове «правда». К тому, что она говорила сейчас, правда не имела ровным счетом никакого отношения; она приплела ее так, для пущего эффекта. Если б Лиллиан действительно говорила правду, то она должна была бы сказать, что три часа полета промелькнули для нее как один миг, словно во сне, а не наяву, хотя именно они и были последними часами ее настоящей жизни. А потом она словно заснула и погрузилась в какой-то сюрреалистический кошмар, в котором продолжает жить и поныне.

Но правда – это из другой жизни.

Лиллиан опять сосредоточилась на сценарии. Надо отвечать на вопросы, а не думать о том, как все было на самом деле, – кому она сможет этим помочь? К тому же она и сама уже толком не знала, что в ее жизни было на самом деле, а что нет. Только по ночам, в темноте, Лиллиан обнаруживала, что может отрешиться от всего и забыться. В темноте не бывает дурацких вопросов вроде тех, которые задает сейчас Женевьева Рэндалл, – каким самолетом они летели, да как занимали места, что пили и сколько времени прошло до взлета. Своей кажущейся безобидностью они вызывали у Лиллиан бешенство, ведь она знала, к чему они ведут. Но вспоминать все это в темноте было совсем непереносимо. Лучше уж при свете.

– А теперь скажите мне, Лиллиан, когда у вас впервые возникло ощущение, что что-то идет не так?

Надежда, которой вспыхнули глаза Женевьевы, окончательно разозлила Лиллиан. Сколько раз она видела эти искры в глазах интервьюеров. Самые страшные мгновения ее жизни были для этих людей всего лишь еще одной ступенькой вверх по лестнице карьеры. Но тут Лиллиан осенила такая идея, что у нее даже в груди потеплело, и она, взяв маленькую паузу, разгладила невидимые складочки на джинсах, а потом продолжила.

– Мы все сидели на своих местах, и до курорта оставалось около сорока пяти минут лету, когда в правой части самолета что-то грохнуло. Впечатление было такое, как будто в нас кто-то врезался, хотя ничего, кроме облаков, в иллюминаторе не было.

– Хммм… и что же случилось потом?

– Тереза, наша стюардесса, выбежала из камбуза и сказала, что мы потеряли один двигатель, но все будет в порядке. Она велела нам пристегнуться на всякий случай и держаться покрепче – скоро будем садиться.

– Наверное, вам было страшно, – сказала Женевьева, сдвинув брови. Не будь она накачана ботоксом до самых корней волос, у нее даже лоб сморщился бы, так старательно она изображала участие. Однако каждый ее вопрос был построен так, что изобличал скорее жажду сенсационных подробностей, чем искреннее желание знать правду, а постоянным наклоном головы к одному плечу во время разговора она напоминала Лиллиан избалованного кокер-спаниеля, клянчащего подачку.

«Нет, Пуки, вкусненького ты не получишь», – подумала Лиллиан, прежде чем ответить.

– Нет, я верила Терезе. Я ведь никогда раньше не летала частными реактивными самолетами, а она делала это каждый день, так что какие у меня были основания ей не верить? Я пристегнула ремень и постаралась взять себя в руки.

Сейчас руки Лиллиан лежали у нее на коленях, слегка подрагивая. Она уже несколько месяцев не рассказывала никому эти лживые подробности, все по порядку, так что теперь ей пришлось сосредоточиться, чтобы ничего не упустить и не перепутать. Ей было совершенно ни к чему, чтобы ушлая Женевьева начала раскапывать различия в разных версиях ее рассказа. А уж она в этом специалист, сразу видно.

– Хорошо, но в какой-то миг вы все-таки осознали, что с самолетом не все ладно? Когда вы это поняли?

– Самолет начал терять высоту, и мы полетели прямо через грозу, вместо того, чтобы обойти ее поверху. Турбулентность была страшная, – прошептала Лиллиан. – Мы услышали голос пилота, он велел нам приготовиться к столкновению. Все казалось до того нереальным, что я даже сомневалась, на самом ли деле это происходит.

– О чем думает человек, когда оказывается в смертельной опасности?

Лиллиан разглядывала свои сверкающие ногти, решая, сколько можно сказать; короткая темная челка прикрывала ей лоб и небольшим козырьком нависала над глазами. Как она жалела теперь о тех состриженных каштановых прядях, которые когда-то закрывали ей пол-лица, давая своего рода убежище от чужих взглядов.

– Ну, сначала вспоминаешь родных, друзей, все, что не успела им сказать, сделать… Но потом и это вылетает из головы; думаешь только о том, как спастись, выжить.

Противная улыбочка скривила губы Женевьевы. Кажется, она нашла, за что зацепиться.

– А что делали все остальные, как они готовились к жесткой посадке? Например, ваша свекровь, Маргарет?

– Самолет так трясло, что Маргарет проснулась, но не до конца – снотворное еще продолжало действовать. Мы с ней сидели через проход, а вокруг стоял такой грохот, что говорить было невозможно, мы все равно друг друга не слышали. Но я держала ее за руку до того самого момента, когда Кент скомандовал готовиться к жесткой посадке. Я пыталась сказать ей, что люблю ее, что с нами все будет хорошо. Спинка кресла Дейва была прямо передо мной. Как он реагировал, я не видела.

– А Тереза, что делала она?

Тереза. Один раз, месяца через три после возвращения, Лиллиан летела в Калифорнию, и ей показалось, что она видела в самолете Терезу. Стюардесса плыла по проходу между креслами, улыбалась, раздавала напитки, пряди волос цвета спелой пшеницы прикрывали ее лицо сбоку.

Лиллиан наполовину спала – действовал «Валиум», который психиатр посоветовала ей принимать во время полетов. В тот раз ей страшно не хотелось опять разлучаться с Джерри и мальчиками, но муж никак не мог оставить работу, и с ней полетела Джилл. Она сидела рядом.