Солнце на антресолях - Наталия Терентьева Страница 8

Я как-то рассказала маме об этом Дылдином пристрастии – к мальчикам-старшеклассникам. Мама подумала и объяснила:

– Наверно, она всю жизнь хотела сына. Ты не знаешь, у нее есть дети?

– Есть. Сын. Двадцать пять лет. И муж.

– Значит, наоборот. Видит в каждом мальчике сына.

– Ага, и поэтому гладит их по плечам, оценки завышает, глупо смеется, называет полными именами или по отчеству? А они над ней ржут – за ее спиной. И пользуются ее слабостью.

– Дочка, – вздохнула тогда мама, – не углубляйся. Учителей ведь нужно уважать.

– Почему, мам?

– Потому что невозможно тогда ничему у них учиться.

– А если они ведут себя так, что уважать их не за что?

Мама не нашлась что ответить или сказала что-то такое неубедительное, что я просто не запомнила ее ответа. Что тут ответишь? Учителю в цирке и зоопарке не смешно. А ученику – смешно?

* * *

– Сашенька, вставай, папа звонит… – Мама растерянно протягивала мне телефон, присев рядом со мной на кровать.

Я краем глаза глянула на большой будильник в виде встревоженной совы. Конечно, у нее такой встревоженный вид – сову, когда ни разбуди, ей все равно рано… А на сегодня я будильник выключила – воскресенье. У меня куча дел, но можно выспаться до десяти. Папа до десяти не дождался, папа – жаворонок, редкий сорт людей, радостно вскакивающих в выходные в семь и будящих остальных.

– Гм… – сказал папа. – Привет, Алехандро… Спим, бока отлеживаем?

– Доброе утро, папочка! – ответила я, садясь в кровати.

– Хочу вот… Пригласить тебя, с братьями… В зоопарк.

Зоопарк, охота, цирк зверей и закрытый каток – вот любимые папины точки развлечения с сыновьями, куда он с завидной регулярностью пытается меня приглашать.

На это воскресенье, кроме уроков, уборки и прогулки, у меня были намечены еще важные дела. В турклуб я решила больше не ходить, маме пришлось с этим смириться.

С некоторых пор я разрываюсь между желанием заработать хоть какие-то деньги, чувствую себя достаточно взрослой для этого, и другим неожиданным желанием. Я попробовала поучаствовать в волонтерских делах, и мне это очень понравилось. Там как раз наоборот – все делаешь бесплатно, не для того, чтобы тебе заплатили, а для того, чтобы что-то изменить к лучшему. Ощущение ни с чем не сравнимое. На сегодня я не смогла выбрать, решила успеть и то и то.

Наметила себе выгул двух собачек, уже договорилась с их хозяйкой, и волонтерский рейд по берегу реки, где никто не убирается, но после каждых выходных, особенно если хорошая погода, остается куча мерзкого пластикового мусора и пустых бутылок. Это никуда не денется, земля не принимает ни пластик, ни стекло, выталкивает, поэтому, если мы не соберем, наш берег реки когда-нибудь превратится в берег мусора. Я брезгливая, но во мне пересиливает другое. Тем более я делаю это не одна, а в компании приятных мне людей, так же смотрящих на вещи, как и я.

А собачки, которых я выгуливаю за деньги, – это отдельная тема. Собачки мерзкие, как мусор, я их ненавижу. Глупые, наряженные, расфуфыренные, в заколочках, в украшениях, в кожаных сапожках. Когда надеваешь им эти сапожки, они кусаются, у меня искусана – неглубоко, но очень больно – вся левая рука. Бить их нельзя, к сожалению.

Хозяйка сидит и смотрит, как я их одеваю. Сама она с ними тоже гуляет, иногда по два раза в день, но они хотят писать много раз в день, не два, а на горшок (изящный розовый поддон с резными краями и инкрустацией, в который кладут специальную тонкую впитывающую подстилку) бегать никак не приучатся – из глупости, даже не из вредности, а от полного отсутствия ума, и хозяйка, хоть и не работает, не может и не хочет выходить на улицу столько раз в день.

Она пыталась сделать на своей огромной лоджии зимний сад или даже подобие улицы: поставила деревца в кадках, скамейку со спинкой и маленький уличный фонарь, как на некоторых садовых участках, но собачки бегают там, мелко-мелко перебирая лапками, нюхают фонарь и понимают – не отсутствующим умом, а нюхом – не-а, не улица, обман. Прибегают из зимнего сада в комнату и писают там.

Поэтому их хозяйка нанимает «порядочного человека для прогулки с милыми, воспитанными собаками от двух до семи раз в день…». Так было написано в объявлении, которое висело у нас на подъезде.

Мы живем в одном доме, хозяйка собачек – в «коммерческом» подъезде, мы – в «муниципальном». То есть нам дали эту квартиру, когда снесли нашу пятиэтажку, а Нелли Егоровна свою купила.

Ничем особым наши квартиры не отличаются. Потолки такие же высокие, окна огромные, только ее квартира раза в три больше нашей, тоже вполне просторной.

Квартира ее – на двадцатом этаже, крайняя, и лоджия – размером почти со всю нашу квартиру, около пятидесяти метров, у нее стеклянные стены и зеленая стеклянная крыша, но собачкам это не помогает. И сама Нелли Егоровна лоджию не любит, потому что из-за нее в двух комнатах очень темно. А жить там, на лоджии – неприятно, как в стеклянном стакане.

Еще подъезд у Нелли Егоровны покрашен в бледно-оранжевый цвет, по стенам ползут огромные фиолетовые цветы, со сверкающими серединками. Такие же цветы – на темном потолке, их то видно, то они пропадают, и на чистейшем белом полу, который уборщица моет с утра до вечера, потому что один шаг – и пол грязный. За каждым человеком остается четкий след зимой, и осенью, и ранней весной. И за собаками, которые ходят на своих лапах. Мои – не ходят. Садятся на попу, ложатся на пол или идут в другую сторону, каждая – в свою. Потянешь посильнее – лают так, что теряют голос, и я потом не могу объяснить Нелли Егоровне, что случилось с собакой, почему она охрипла и вся заплаканная.

Конечно, это ерунда, они не умеют плакать, но так кажется Нелли Егоровне, она видит своих любимцев другими глазами. Эти собаки ей – и дети, и внуки, и ученики, и подруги, и игрушки. Всё вообще. Хотя у нее есть муж, но он уходит на работу рано утром и приезжает поздно вечером. И есть дети, они выросли и живут в другом месте.

Когда-то Нелли Егоровна работала в театре, как она мне рассказала, не актрисой, в бухгалтерии, до сих пор называет многих известных актеров Гришка, Ленка, Димка, потому что помнит, как выдавала им зарплату или ссужала немного денег. Но теперь ей работать не нужно, потому что ее муж зарабатывает так много, что у Вени и Алисочки (так зовут моих подопечных) – настоящие украшения – из золота, с настоящими камнями, не изумрудами и не сапфирами, но тоже очень красивые. Наверно, я им завидую. Я не люблю украшений, но я завидую чему-то другому, сама пока не пойму – чему.

Нелли Егоровна платит мало за выгул собачек, но без обмана, всегда сразу получаешь деньги, никуда ездить на подработку не надо, ничем рисковать не надо – разве что рука искусанная. Поэтому я соглашаюсь на это. И коплю деньги.

Мама сначала была категорически против моих подработок, но когда я рассказала папе и он одобрил, она поменяла мнение, посмотрела на это по-другому. Папа ей объяснил, что у детей богатых людей особая психология. Им надо дать понюхать «настоящей жизни». И не важно, что эти дети не слишком страдают от богатства своего отца, как, к примеру, я.