Куриный бульон для души. 101 история о животных - Кэрол Клайн Страница 8

Леденящий ливень полоскал черный асфальт перед баром в маленьком городке. Я сидел, рассеянно глядя в водянистую тьму, как обычно в одиночестве. По другую сторону пропитанной дождем дороги был городской парк: два гектара травы, гигантские вязы и – сегодня – толща холодной воды высотой по щиколотку.

Я пробыл в этом потрепанном жизнью старом пабе с полчаса, молча нянча в руках свой бокал, когда мой задумчивый взгляд наконец остановился на среднего размера бугре в травянистой луже в метрах тридцати впереди. Еще минут десять я смотрел сквозь заплаканное стекло окна, пытаясь определить, что это за бугор – животное или просто нечто мокрое и неодушевленное.

Накануне вечером «дворянин», смахивавший на немецкую овчарку, заходил в бар, клянча жареную картошку. Он был худой, изголодавшийся – и размером как раз с тот непонятный бугор. С чего бы собаке лежать в холодной луже под ледяным дождем? – спросил я сам себя. Ответ был прост: либо это не пес, либо он слишком слаб, чтобы подняться.

Шрапнельная рана в моем левом плече ныла весь день, отдаваясь болью до самых пальцев. Я не хотел выходить наружу в такую бурю. Помилуйте, это же не мой пес; это вообще ничей пес. Просто бродяга в холодную ночь под дождем, одинокий и никому не нужный.

Как я сам, подумал я, опрокинул в рот то, что еще плескалось в моем бокале, и вышел на улицу.

Он лежал в луже глубиной в три дюйма. Когда я коснулся его, он не шелохнулся. Я подумал было, что он мертв. Подсунул руки ему под грудь и поднял на лапы. Он неуверенно стоял в луже, свесив голову, точно гирю на конце шеи. Половина его тела была покрыта паршой. Висячие уши представляли собой просто безволосые куски плоти, испещренные открытыми язвами.

– Идем, – сказал я, надеясь, что мне не придется нести этот зараженный скелет в укрытие. Его хвост разок вильнул, и он побрел за мной. Я завел его в нишу рядом с баром, где он улегся на холодный цемент и прикрыл глаза.

В квартале от того места я видел огоньки открытого допоздна универсального магазина. Купил там три банки собачьего корма «Альпо» и запихнул их под свою кожаную куртку. Я был промокший, уродливый, и на лице продавщицы читалось облегчение, когда я уходил. Гоночный глушитель на моем «харли-дэвидсоне» заставил содрогнуться стекла в баре, когда я к нему вернулся.

Девушка-бармен вскрыла для меня банки и сообщила, что пса зовут Шепом. Она сказала, что ему около года и его бывший владелец уехал в Германию, бросив собаку на улице. Шеп съел все три банки собачьего корма с вызывавшей благоговение целеустремленностью. Я хотел приласкать его, но он вонял, точно смерть, а выглядел и того хуже.

– Удачи, – сказал я, затем сел на мотоцикл и уехал.

На следующий день я получил работу – водить самосвал в маленькой компании, занимавшейся прокладкой дорог. Везя груз гравия через центр городка, я увидел Шепа, который стоял на тротуаре подле бара. Я окликнул его, и мне показалось, что он вильнул хвостом. Его реакция подняла мне настроение.

После работы я купил еще три банки «Альпо» и чизбургер. Мы с моим новым другом вместе поужинали, сидя на тротуаре. Он справился со своей долей первым.

На следующий вечер, когда я принес ему еду, он приветствовал меня с бешеным энтузиазмом. Его недокормленные лапы то и дело подламывались, и он падал на тротуар. Другие люди бросили его и скверно с ним обращались, но теперь у него появился друг, и его благодарность была более чем очевидной.

На следующий день, перевозя один груз за другим по главной улице мимо бара, я его не видел. Интересно, подумал я, может, кто-нибудь взял его к себе.

После работы я припарковал свой черный «харли» на улице и пошел по тротуару, ища пса. Я боялся того, что могу обнаружить. Он лежал на боку в переулке неподалеку. Высунутый язык свисал прямо в грязь, и лишь кончик его хвоста шевельнулся, когда он увидел меня.

Местный ветеринар еще не ушел из кабинета, так что я позаимствовал у своего работодателя пикап и загрузил вялое тело дворняги в кузов.

– Это ваша собака? – спросил ветеринар, осмотрев жалкий экземпляр, беспомощно лежавший на смотровом столе.

– Нет, – ответил я, – просто бродяга.

– У него начальная стадия чумки, – печально проговорил ветеринар. – Если у него нет дома, лучшее, что мы можем сделать, – это избавить его от мучений.

Я положил руку на плечо пса. Его запаршивевший хвост слабо застучал по столу из нержавейки.

Я громко вздохнул.

– У него есть дом, – сказал я.

Следующие три ночи и четыре дня пес – я так и звал его Шепом – лежал на боку в моей квартире. Мы с парнем, который снимал соседнюю комнату, час за часом вливали воду ему в пасть и пытались заставить проглотить немного омлета. Он не мог этого сделать, но всякий раз, как я к нему прикасался, самый кончик его хвоста слегка вилял.

Примерно в десять утра на третий день я приехал домой, чтобы отпереть квартиру для мастера, пришедшего устанавливать телефон. Когда я переступил порог, меня едва не расплющила прыгающая, извивающаяся, эйфорическая дворняжья масса. Шеп поправился.

Со временем паршивый, умиравший с голоду пес, который едва не умер в моей гостиной, вырос в 36-килограммовый слиток сплошных мышц с массивной грудью и супергустой шубой из сияющей черной шерсти. Много раз, когда одиночество и депрессия почти одолевали меня, Шеп платил мне ответной услугой, осыпая меня знаками своей необузданной дружбы до тех пор, пока у меня не оставалось иного выбора, кроме как улыбнуться и променять свою меланхолию на подвижную игру «принеси палку».

Оглядываясь назад, я вижу, что мы с Шепом встретились, когда в жизни каждого из нас были трудные времени. Но мы больше не одинокие бродяги. Я бы сказал, что мы оба вернулись домой.