Закон бутерброда - Титью Лекок Страница 8

На следующее утро Марианна проснулась с мыслью, а существует ли она вообще. Вопрос этот вертелся у нее в голове, пока она глядела на потолок своей убогой однушки и на солнце, пробивавшееся пунктиром сквозь удручающе грязные пластиковые жалюзи. Лежа голышом под одеялом, она ощущала в желудке какой-то давящий ком. Маленькие такие тиски, которые время от времени сжимались – как в раз в те минуты, когда она вспоминала, что видео, наверно, все еще висит в сети.

В обычное время она с утра всегда чувствовала подъем. Вскакивала с постели, чтобы привести себя в порядок перед тем, как идти на факультет или в лицей, где она работала воспитательницей, или чтобы вскипятить чайник, или пописать, или схватиться за компьютер. Короче, что-то всегда толкало ее к жизни, отрывало от сонного бездействия. В это утро она впервые за долгое время не шевельнула ни рукой, ни ногой, лежала как пришибленная. Живот у нее регулярно поднимался и опускался, глаза моргали, но остальное тело застыло в неподвижности, замурованное в бетонной плите одеяла. Зачем вставать, когда тебя никто нигде не ждет? Когда тебя больше нет? По лицу вбок поползла слеза, а она в приступе тошнотного мазохизма все повторяла себе, что никто ее не ждет. Готье ее ненавидит. Вообще не желает с ней соприкасаться, и, конечно, за дело. Пустила псу под хвост историю их любви, весело оттопталась на всем, что было между ними красивого, искреннего, честного. Теперь она лишена даже последней роскоши – пожалеть себя, потому что в нынешнем ее положении не виноват никто, кроме нее самой, одиночки в жалкой однушке, с так и не дописанным дипломом – потому что пора уже наконец взглянуть в лицо реальности и признать, что за оставшиеся две недели она его не напишет, а значит, придется остаться на второй год – полустуденткой, полуслужащей, без копейки денег и без малейшего представления о будущем, в которое она мучительно вползала. “Мы не хотим мира, в котором мы застрахованы от голодной смерти в обмен на риск умереть от тоски” ^[7]. Рауль Ванейгем. Дружок Дебора. Она бы обеими руками подписалась под его замечательной программой, но он не сказал ничего конкретного о том, что за жизнь ее ждет, даже если ей удастся выбраться из грязного болота, куда она в последние месяцы погружалась.

Мать вашу… тяжко-то как, подумала она, и живот ее сжался, а к горлу подступили рыдания. Она свернулась калачиком, накрывшись одеялом с головой, и боль победила. Она расплакалась – со сдавленными горловыми звуками, как плачут взрослые, когда тело выходит из-под контроля. Слезы накатывали регулярно, как прибой. Ее захлестывала волна рыданий, била о берег с такой силой, что перехватывало дыхание, потом отступала, а за ней поднималась новая волна и била в свой черед, и она опять тонула.

Марианне казалось, что она в самом буквальном смысле изливается досуха. Она не плакала, когда он тыкал ее носом в ее ложь, когда требовал рассказать все, когда часами оскорблял, когда выкинул ее вещи на лестницу. Хныкать – удел жертв. Она держала удар, как настоящий преступник. А потом надо было делать кучу всего, искать новое жилье, ночевать у друзей, гулять, пить, трахаться. Неделями она успешно торговалась со своей болью.

Но в то воскресное утро, в середине августа 2006 года, ей ничего больше не оставалось, как взглянуть в лицо боли, которая, притаившись в тишине, ждала своего часа.

Приступ бессилия продолжался долго. Больше часа она оплакивала все, что потеряла, и все, что не сумела обрести.

Постепенно прибой утих. Она высунула голову из-под одеяла. Будильник показывал 10.37. Она с трудом села в кровати. Волосы дикими прядями прилипли к голове и лицу. Она провела по лицу голой согнутой рукой, вытерла глаза. На покрывале кровати от слез образовался широкий темный круг. Придется его теперь менять? Может, эти слезы грязные?

Она встала, ополоснула лицо холодной водой, натянула красные трусы и белый бесформенный топ, налила чайник и стала ждать, когда можно будет заварить чай.