Убью кого хочу - Алексей Тарновицкий Страница 8

Отчистив туфли и замочив в тазике плащ, я встала под горячий душ и долго стояла так, в тщетной надежде смыть с себя не только липкую глину, но и холод, и страх, и самую память о сегодняшнем дне. Честное слово, я не выходила бы из ванной до самого утра, если бы мама не забеспокоилась и не постучала в дверь.

– Сашенька, у тебя все в порядке? Катя снова звонила…

– Да, мама, я уже выхожу…

Когда я вышла из ванной в халате и в обмотанном вокруг головы полотенце, Бимка все еще возлежала на своем главном наблюдательном пункте – в прихожей у комода. Оттуда лучше всего просматриваются наиболее важные стратегические объекты: входная дверь, кухня и коридор. Увидев меня, собаченция даже не подумала сдвинуться с места, компенсировав свою вопиющую лень преданным взором и частым постукиванием хвоста. Для понимающих собачью морзянку это означало: «Я по-прежнему беззаветно люблю тебя, невзирая на то, что ты предательски намочила волосы и теперь будешь сушить их как минимум час вместо того, чтобы немедленно отправиться со мной гулять. И, кстати, ты обещала рассказать, что такое с тобой стряслось, пока ты гуляла там без меня».

– Расскажу, расскажу… – по дороге в кухню я потрепала Бимулю по гладкому лбу. – Потерпи еще немного, вот сделаю пару звонков, и пойдем.

– Сашенька, поешь что-нибудь, – сказала мама из своей комнаты. – Я там сварила сосиски. У тебя все в порядке?

– В лучшем виде, мамуля. Замерзла немножко. Вроде бы май, а еще холодно. Ты как?

– Да ничего. Давление играет. Весна…

– Прими таблетку! – напомнила я, набирая Катькин номер.

– Приняла. Уже лучше. Ты там поешь, ладно?

Катька схватила трубку на втором звонке. Наверно, так и сидела возле телефона, охраняла его от своих многочисленных родных, чтобы не заняли.

– Алло, Катюня?

– Ты где, вообще, была?! – возмущенно заорала она, едва заслышав мой голос. – Я тут с ума схожу… Где тебя черти носили?

– Ой, Катька, не спрашивай, такая обсдача, хоть плачь, – быстро затараторила я, перехватывая инициативу. – Такая обсдача, такая обсдача…

– Да что ты заладила со своей обсдачей? Говори толком. Мы ведь договаривались…

– Ну да, – с готовностью подтвердила я. – Договаривались. Я и выехала где-то в десять, как штык. Раньше-то зачем? Раньше-то вообще час пик. Народу – толпы… Ну, ты знаешь, не мне тебе рассказывать. Вот я и выехала. В десять, как штык. Ну, может, не в десять, а в одиннадцать. Да, в одиннадцать. Но как штык.

Бывают такие ситуации, когда ты кругом виновата, но объяснить ничего не можешь. Объяснить ничего не можешь, а тебя при этом требуют к ответу. Причем, требует подруга, которую никак нельзя просто послать куда подальше. Что тут делать? Тут главное – успокоить. А как успокоить? А очень просто: повязать по рукам и ногам, обездвижить, утопить собеседницу в многословных детальных описаниях – желательно, никак не относящихся к делу. Эту линию обороны я и выбрала для предстоящего разговора.

– Какой штык, Саня?! – растерянно проговорила Катька уже на полтона ниже. – Какой штык? Какой пик? Что ты вообще несешь? Ты вообще, здорова?

– Вот именно! – подхватила я, для пущей невнятности засовывая в рот сосиску. – Я уже и не знаю, Катюнь. Такая обсдача, такая обсдача. Метро это чертово еще куда ни шло. А вот автобусы – это вообще гробы на колесах. Ну, ты знаешь, ты часто ездишь, не мне тебе рассказывать. Но я-то вообще почти не езжу, ты же знаешь, я не умею. С этой толпой – там же уметь надо, в ногу. В смысле – ходить в ногу. Там если в ногу не попадешь, то поди пройди. Такая обсдача, такая обсдача…

Я прикрыла дверь в кухню, чтобы мама не слышала моих всхлипываний. Катька потрясенно молчала на другом конце провода.

– Кать? – осторожно позвала я. – Ты тут?

– Я тут, – тихо сказала она. – Что случилось, Санечка? Я ведь тебя знаю, как облупленную. Ты мне сейчас зубы заговариваешь, потому что что-то такое случилось, это точно.

«Черт! – подумала я. – Похоже, чуток пережала. Сама себя перехитрила». Я поскорее прожевала и проглотила сосиску.

– Да нет, Катюня, сейчас уже все в порядке. Почти. Но ты должна мне обещать, что больше никогда – слышишь? – никогда не заставишь меня переться в свое Дачное.

– Лигово.

– …в свое Лигово. Я так намучилась, ты бы знала.

Мы помолчали.

– Слушай, Саня, – с каким-то смиренным отчаянием проговорила Катька. – Санечка моя дорогая, подружечка моя стоеросовая. Мы с тобой уже десять минут висим на телефоне, а я еще ничего не поняла. Ты можешь толком объяснить, что случилось? Поэтапно. Только, умоляю, без всех этих обсдач, штыков и пиков. Вот ты вышла из дому… и?.. ну, продолжай…

Теперь по плану следовало заплакать и повиниться. Я снова всхлипнула, на сей раз прерывисто, с влагой.

– Катюня, я его потеряла… ы-ы-ы… можешь себе представить? Потеряла, забыла, прошляпила… ы-ы-ы…

– Потеряла? – ошеломленно переспросила она. – Кого? Лоську?

– При чем тут Лоська? – удивилась я сквозь послушно подступившие слезы. – Типун тебе на язык! Ну при чем тут Лоська? Я потеряла тубус! Тубус с нашей курсовой!

Катька помолчала. Я еще раз всхлипнула.

– Так, – сказала она наконец. – Так. Ты потеряла нашу курсовую. Курсовую, над которой мы работали несколько дней.

– И ночей… – напомнила я.

– И ночей, – согласилась Катька. – Уж лучше бы ты и в самом деле потеряла своего лопоухого хахаля. Как же ты ухитрилась?

– В автобусе… у тебя там такие автобусы, Катюня. Там вообще кто ездит? Нормальные люди или только партизаны и саперы… как их?.. – Кузькины и Кулики?

– Кирзачи.

– Ага, Кирзачи. Меня там сразу затерли так, что дыхание сперло. Я… что я могла? Я только и думала, как бы мне выжить. Потом, слышу, вроде моя остановка, то есть твоя остановка, то есть промежуточная, где пересадка. Вылезла. Там надо на другую остановку. Пошла. Вся мятая, как бумажка в урне. На остановке опять народ. Автобус подходит опять набитый. Не влезть. Потом опять не влезть. Потом опять не влезть. Потом…

– Ты давай про тубус, про тубус… – сказала Катька.

– Да не знаю я, где он, этот тубус! – выкрикнула я, окончательно переходя на рев. – Я уже когда на твоем углу вылезла, смотрю – нет! Нет его! Ы-ы-ы… А где он пропал, в каком автобусе, на какой пересадке, никто не знает. Кроме, разве что, неизвестного солдата! Ы-ы-ы…

– Да ладно, не реви ты так, – испуганно выдохнула Катька. – Черт с ним, с тубусом. Черт с ней, с курсовой. Новую нарисуем.

Но меня уже несло по кочкам истерики. Начав ее из чисто тактических соображений, я вдруг осознала, что совершенно не владею собой. Что не я управляю своим якобы наигранным отчаянием, а оно мною. И, конечно, дело тут было вовсе не в тубусе. Меня трясло, будто я сидела не у себя на кухне, а на том проклятом диванчике, вынесенном не то из ЖЭКа, не то из поликлиники. Я буквально вибрировала от ужаса, от ненависти, от обиды. Красненькая клеенка на столе растекалась в моих глазах лужей дымящейся крови, а перевернутая кастрюля на плите казалась лысиной круглолицего шутника. «Кр-р-р… – слышала я его влажный булькающий хрип. – Кр-р-р…»