Акулы из стали (сборник) - Эдуард Овечкин Страница 8

Поэтому мы дружно встали и молча двинулись к выходу из зала. А на выходе нам зачем-то попытался преградить дорогу мичман, который уже принял присягу Украине и красовался новенькими шевронами с трезубцами. Сильно мы его не били – нас же было в сто раз больше, чем его. Просто сорвали ему погоны, шевроны и дали пару пендалей. Чуть не уголовное дело завели. Вызывали старшин классов на допросы, пугали тюрьмой за неуважение к символике, но так дело и затихло.

Последней весомой каплей в чаше нашего противостояния стал Ленин. Он стоял на входе в учебный корпус.

Сидим мы как-то вечером в аллейке напротив Владимира Ильича и разговариваем за нашу нелёгкую долю, а на плац заезжает какой-то «ЗиЛ», цепляет к Ленину трос и начинает его сдёргивать. Ленин треснул в поясе и наклонился, но падать отказывался. «ЗиЛ» буксовал и пачкал резиной наш плац, но Ленин стоял. А под ним прямо находилась лаборатория, оттуда выскочил мичман с ломом в руках и с криками «Чтовыделаетебляуроды! У меня там оборудования на миллиарды!» бросился на троих работяг из «ЗиЛа». Естественно, мы бросились ему на помощь. Помутузили этих работяг слегка, поунижали, в основном словами, и прогнали с плаца вместе с их злополучным автомобилем. Ленину потом закрасили трещину в поясе, да так и оставили стоять.

Всякие мелочи о том, как мы дрались с украинскими патрулями и нападали на украинскую комендатуру с целью вызволения оттуда наших друзей, я опущу – всё обыденно.

А после этого случая с Лениным нас и отправили ускоренным порядком в Питер, механиков во ВВМИОЛУ ^[4] им. Дзержинского, в то самое, про которое преподаватели нашей «Галоши» твердили нам все эти годы: «Запомните, подводные лодки сами не тонут! Их топят выпускники ВВМИОЛУ имени Дзержинского!» Значит, и там нам наверняка, предстоит отстаивать свою честь.

Огорчённые мыслями о том, что из солнечного и весёлого Севастополя мы едем в ссылку в серый и унылый Петербург, в клоаку по подготовке инженерных кадров военно-морского флота, мы загрузились в четыре хвостовых вагона поезда Севастополь – Санкт-Петербург. К городу Симферополь (полтора часа езды) мы уже были изрядно пьяны, махали в окна тельняшками и флагами ВМФ СССР под дружные лозунги «Вэ! Мэ! Эф!», «Ра! Си! Я!» и были готовы отстаивать свою честь не щадя, так сказать, ничего другого. Но украинские милиционеры довольно правильно оценили степень нашей пассионарности, и все перроны на территории Украины были пусты от них и бабок с семечками и пивом. В общем, честь нашу они защитили превентивным ударом.

В Питер приехали поздно вечером в субботу и с хмурыми опухшими рожами выгрузились на перрон Главного вокзала. Покурили и двинули в метро типа организованным строем. Ну уже по дороге поняли, что с девушками в Питере норм, так что всё не так уж и плохо. Вышли на канале Грибоедова.

– Обля! Нева! – крикнул кто-то. Естественно, мы остановились покурить на мосту над Великой Русской рекой. Двинули дальше, когда дошли до Мойки, кто-то опять крикнул:

– Обля! Опять Нева!

Все с подозрением покосились на сопровождающего нас офицера, чего это он нас кругами водит, совсем мы долбодятлы, что ли? Ну, остановились опять покурить на мосту над Великой Русской рекой. Там я познакомился с девушкой Машей, назначил ей свидание на завтра, но потом пропустил его из-за Кобзона, будь он неладен.

– Чего вы курите-то каждые двести метров? – поинтересовался встречающий нас офицер.

– Ну так… Нева же!

– Долбодятлы, какая Нева… Она вообще с другой стороны Адмиралтейства! Это же река Мойка, а до этого был канал Грибоедова! Ну, серость севастопольская!!!

Ладно, «серость» мы ему запомнили. Но вслух-то сказали, что зато мы загорелые, красивые и нравимся девушкам.

Привели нас в училище через главные ворота прямо под шпилем. Завели в казарму. Мы-то с первого курса в общежитии жили, а тут – казарма! Дикие нравы, конечно. Ходит с десяток дзержинцев с хмурыми лицами. Ну, значит, надо отстаивать честь нашей альма-матери.

– Чо, – спрашиваем, – не встречаете нас? Где поляна и всё вот это вот?

– Да нельзя же нам спиртное-то в казарму приносить, – говорят.

Четвёртый курс, чтоб вы понимали! Дикие нравы, просто средневековье. Но у нас с собой ещё осталось изрядно. И кэ-э-эк давай мы там чести защищать. Они – свою, мы – свою. Это был один из двух случаев в моей жизни, когда я напился до беспамятства. Кто там кого перепил, кто чью честь отстоял – не помню. Но. Раз рассказываю я, то пусть будет, что мы, севастопольцы, и победили.

Утром разлепляю то место, где у меня должны быть глаза, и вижу, как на меня смотрит голый мужик. В шлеме и с копьём. «Ну пиздец, Эдик, – думаю, вдавливаясь в подушку затылком. – Допился!» Потом уже, когда очнулся мозг, я определил, что это же просто статуя Аполлона с адмиралтейского шпиля на меня таращится. Ну, норм, значит, можно с алкоголем не завязывать пока что. А тут крик из предбанника:

– Смирно! Дежурный по роте на выход!

Заходит командир этой роты ну и наш теперь командир как бы.

– Бля-я-а-а-аа! – говорит. – Ну и воняет тут у вас перегарищем! Вы что, бухали, что ли, тут?

Дзержинцы стоят, краснеют, стесняются, а мы говорим:

– Да не, это мы с поезда бухие приехали.

Защитили честь наших новых друзей. Вы же это заметили, да?

– А, ну тогда ладно, – успокаивается командир под удивлённые взгляды дзержинцев. – Надо, в общем, сорок человек на концерт Кобзона отправить. Прямо сейчас.

– Каво-каво? – удивляемся мы, – какого-такого Кобзона? У него же даже подтанцовки красивой не будет, что мы там забыли?

– Ну, смотрите, – говорит командир, – или вы сейчас идёте, так как вам заняться всё равно нечем и денег у вас российских даже нет. Или я своих из увольнения отзываю от семей, девушек и собак.

Ну, конечно, мы пошли. Незнакомых друзей в увольнении подставлять на флоте не принято. Десять бабушек, две тётеньки и все остальные – военные на концерте. Сели мы подальше, кресла мягкие, удобные, ну хоть выспимся. Так мы себе подумали. Какое там. Орал этот Кобзон, как бешеный, чуть до конца досидели. И так-то его не любил, а с тех пор так вообще органически не перевариваю. А ещё Маша на мосту меня так и не дождалась из-за гада этого. Правда, потом я её нашёл в Питере, две недели понадобилось, но нашёл. «Мы ж подводники – мы силачи», как в песне поется.

А потом мы опять напились, с горя. Как-то осознали, что нет больше нашего Севастополя, нет больше нашей «Галоши» и это – навсегда, а не приключение на недельку.

В понедельник нас повели на медосмотр. Докторша уж больно симпатишная была, и честь Севастополя надо было отстоять. Ну, вы понимаете.

– Покажите язык, – говорит мне.

Что за вопрос – показываю.

– О-о-о-о! – говорит она. – У вас, молодой человек, географический язык!