Потерять и найти - Брук Дэвис Страница 8

Тем вечером к ним домой наведались Тетеньки-с-тенниса, и одна из них обняла Милли со словами:

– Его тела больше нет, но душа навсегда останется с нами.

– Это она в волшебной коробочке? – спросила Милли.

– Она в тебе, – гостья приложила ладонь к ее груди.

Милли посмотрела на ее руку.

– А как она туда попала?

– Она всегда там была.

– Чего?

– Воспитанные девочки не говорят «чего».

– Чего?

– Воспитанные девочки говорят «прошу прощения».

– Прошу прощения?

– Вот, молодец.

Тетенька-с-тенниса обняла маму Милли.

– Прошу прощения? – снова сказала Милли, но они ее уже не слышали.

На следующий день она отправилась в магазин. Пока продавщица хихикала с каким-то пареньком, Милли молча набила свою сумку коробочками изюма и ушла.

– Что такое душа? – спросила она у Перри Лейка, показав ему свой улов.

– Ну-у… Это как сердце, только у тебя в животе, – ответил он.

– А на что она похожа?

– На гигантскую изюмину. – Он впился взглядом в ее сумку.

Милли застегнула ее и спрятала за спину.

– А что с ней потом, когда ты умрешь?

– Она выпадает.

– Выпадает?

– Ага, как плацебо.

– А что такое плацебо?

– Она из тетенек выпадает. Когда у них рождается ребенок. Как-то так.

– А что с ней потом делают?

– Кладут в холодильник и съедают.

– Собственную душу?

– Нет, плацебо. А душу хранят.

– Где?

– В другом холодильнике.

– А он где?

Вдалеке зазвенел звонок на урок, и все дети во дворе, крича и смеясь, побежали в класс.

– Где-то. – Перри закатил глаза. – Понятия не имею. Я же не все на свете знаю!

– А может такое быть, что она все время была у меня, а я не догадалась?

Он протянул руку – худую, длинную и костлявую.

– Гони уже изюм.

* * *

Дверь кабинета отворилась, и из коридора потянуло сквозняком. Одежда на Милли встрепыхнулась, будто к ней поднесли пылесос. Милли выпрямилась, захлопнула книгу и спрятала ее за спину. В дверях кабинета возникла тетенька. Она разговаривала с кем-то в коридоре.

– Может, сегодня у меня поужинаем? – тихо спросила тетенька.

– Нет, Хелен, – ответил мужской голос.

– Нет? Я приготовлю что-нибудь мексиканское.

– Я занят.

– Тогда завтра?

– Занят.

– Ладненько, тогда скажи, когда освободишься.

– Я занят до конца жизни, Хелен.

– Ладненько, Стэн, – бодрее и громче произнесла она. – Я принесу тебе ту мазь от синяков. Помажем, и он быстренько сойдет.

Милли увидела, как какой-то дяденька, отвернувшись, уходит прочь.

– Ты к моему лицу не прикоснешься, Хелен, – бросил он, не оборачиваясь.

– Ну и ладненько, – крикнула тетенька ему вслед. – Но дай знать, если что, хорошо? – Она повернулась к Милли.

Хелен была чересчур низкой для взрослого, но такой широченной, будто весь ее рост пошел вширь. Пуговицы у нее на блузке отчаянно цеплялись за петли, как скалолазы, повисшие над обрывом. Милли посмотрела на ее туфли: маленькие, черные и неуклюжие.

– Ну! – воскликнула тетенька, будто это самое веселое слово на свете.

Она плюхнулась на стул с другой стороны от стола. Щеки у нее были розовые и круглые.

– Ох, ну ты тут и нахулиганила, да? – она взяла со стола пульт и направила на стену.

Телевизор ожил. На экране появилась Милли. Картинка была неясной – черно-белой и без звука, но это точно была Милли. Милли-из-телевизора стояла возле дверей этого самого кабинета. Она заглянула в его окошко, потом высунула язык, вытащила из дверей ключи и ушла.

Хелен поставила картинку на паузу. Настоящая Милли смотрела на себя в телевизоре. Странно видеть со стороны – как ты делаешь то, что уже сделал, и не можешь остановить.

Настоящая Милли с вызовом посмотрела на Хелен. Хелен подняла брови. Настоящая Милли подняла брови в ответ.