Свободен! - Пол Винсент Страница 8

Секс с ней был для меня загадкой. Габриэль говорила, что любит кричать, но со мной она этого не делала. Она часто даже не смотрела на меня из-под простыни. Мы еще мало прожили вместе, а Габи предпочитала откровенность в отношениях, что намного упрощало жизнь.

– Можешь меня связывать или развязывать, я могу простить все, кроме безразличия или волос во рту, которые не смогу выплюнуть.

Она часто интересовалась, какой секс мне нравится.

– Что ты действительно любишь, по-настоящему? – спрашивала она.

Но обычно у меня не было ответа. Мне нравилось доставлять удовольствие ей. Я считал неправильным говорить о том, что нравилось мне. Она утверждала, что из-за моего нежелания говорить между нами вырастает стена, но я ничего не мог сделать.

Потом Габриэль нашла работу, и стена выросла еще выше. Она работала в баре в Бильбао, в старом городе. Заведение располагалось среди салонов татуировок и секс-шопов, которых в этой части города было в избытке. На стене за стойкой висело множество плакатов с фотографиями преступников. Мадридское правительство установило правила, согласно которым заключенных из организации ЭТА запрещено содержать в местных тюрьмах и им нельзя разговаривать на родном языке. Вероятно, плакаты развесили потому, что всем было известно, как мадридские власти любят проверять местные бары.

Все в этих барах было непонятно для англичанина. Здесь были группы завсегдатаев, которые каждую ночь веселились и танцевали – и в то же время часами доказывали необходимость расширения баскской территории и восстановления границ, которые существовали примерно тысячу лет назад. Даже в самые лучшие годы их поддерживали только восемнадцать процентов голосовавших, тем не менее я много раз наблюдал, как компании двадцатилетних весь вечер с жаром обсуждали события 1937 года, когда Франко применил против населения горчичный газ, а потом рассаживались по машинам и отправлялись за тридцать миль отсюда на ночную вечеринку на пляже.

Именно в таком баре Габриэль и нашла свою первую работу. Ее график состоял из четырех дневных и двух ночных смен в неделю; учитывая, что местные вели в основном ночной образ жизни, в барах ощущалась нехватка ночного персонала.

Однажды я решил понаблюдать за ней на работе и с удивлением обнаружил, что она находится в центре внимания; перед ее частью барной стойки собралась куча басков, а справа от нее за стойкой мужчина, вероятно хозяин заведения, протирал стаканы и любовно разглядывал ее достоинства из-под полуопущенных век.

Один из басков сказал что-то, чего Габи явно не поняла. Она сделала паузу, подняла в воздух палец, призывая к тишине, и, указывая по очереди на каждого из присутствующих, медленно произнесла по-испански:

– Я всех подозреваю. Я никого не подозреваю. – Габриэль решила, что догадалась, кто над ней подшутил, и, указывая на одного из мужчин, объявила: – Он больше не будет иметь потомства.

Публика поддержала ее слова одобрительным ревом; она использовала только фразы из разговорника, который я ей дал. Она не замечала меня в темном углу бара.

Потом Габриэль проделала трюк, которого я никогда не видел. В одну руку взяла острый мясной нож, в другую яйцо и, вдруг подбросив яйцо в воздух, поймала его на острие ножа. Скорлупа наполовину раскололась, яичный белок медленно стек по лезвию, а оставшийся желток она перелила в стакан. После этого в баре не было недостатка в желающих попробовать «Адвокат» со свежим желтком.

Когда Габриэль не показывала подобные фокусы, она флиртовала. Она засовывала большие пальцы за пояс юбки и водила ими туда-сюда, как бы собираясь спустить ее вниз. Слушая, что говорят ей мужчины, она как бы невзначай дотрагивалась пальцем до своих губ. Разговаривая с женщинами, она шутила и подмигивала с видом заговорщицы. Она вела себя очень естественно в роли успешной барменши.

Я решил, что мне лучше ретироваться, и вышел на улицу. Но у меня осталось ужасное ощущение, что Габриэль заметила, как я уходил.

Еще меня несколько смутило то, что это был один из тех баров, где по телевизору крутили порно. В Испании по основным каналам бесплатно показывают весьма откровенное порно. Когда Габриэль не было поблизости, я мог часами смотреть такие каналы, но никогда не включал их в ее присутствии. И вот я вижу все это в баре, на широком экране, и это никого не волнует.

Даже после того случая я все еще не мог смотреть порно при ней.

Как ни парадоксально, увиденное в баре сдвинуло с мертвой точки отношения в моем офисе.

У меня не было такого широкого круга знакомых, как у Габи, в основном я имел дело только с Олаей, но мне всегда казалось, что женатому мужчине непорядочно искать дружбы с женщиной, даже если, как в моем случае, у меня не было никакой сексуальной заинтересованности. Однако Олая была моей единственной возможностью, поэтому в свободные минуты на работе я стал читать дневник своего отца.

Как ни странно это звучит.

Когда мой отец ребенком жил в Андалусии, в Испании разразился голод; похоже, эти события прошли мимо большинства англичан. Ситуация была настолько тяжелой, что на улицах буквально не осталось кошек и собак, может, потому, что они не могли поймать ни одной крысы, а может, их самих съели. Из сельских районов бежали настолько массово, что позже брошенные дома даже использовали для съемок спагетти-вестернов с Клинтом Иствудом. Судя по дневнику, люди спасались тем, что ели вареные семена и траву. Чем ответило мировое сообщество? ООН почти сразу после своего основания наложила на нас торговое эмбарго, потому что им не нравился режим Франко. Единственной страной, которая нам помогала, была Аргентина – генерал Перон, ее президент, собрал и послал нам огромную сумму денег.

Отец сохранил дневник, и я получал большое удовольствие от его чтения. Тетрадь была прошита вручную, а бумага – настолько плохого качества, что иногда я даже находил в ней соломинки. Карандаш, которым он писал, все еще был привязан к переплету хрупкой коричневой веревкой, и на нем стоял штамп «сделано в Нюрнберге». Мой отец рассказывал, что очень гордился этим карандашом и что, когда держал его в руках, представлял мир за пределами франкистской Испании, например блеск Парижа и Рима. В первые двадцать лет жизни это была его единственная собственность иностранного производства.

Я часто сидел за своим рабочим столом напротив Олаи и демонстративно читал дневник, периодически задавая ей вопросы по поводу деталей или специфических значений слов. Помнит ли она исход тысяч деревенских жителей, которые пытались найти работу в Бильбао? Видела ли трущобы, в которых они селились?

Олая подозрительно относилась к моим вопросам; естественно, она была слишком молода и не помнила события пятидесятых годов. Но у меня не было другого способа завязать с ней разговор. Иногда она отвечала, но чаще не обращала на меня внимания.

Я проводил много часов, мысленно взывая к ней: «Посмотри в мою сторону. Пожалуйста, посмотри» или: «Расскажи о своей жизни. Поделись со мной каким-нибудь слухом. Подпусти меня поближе. Скажи хоть что-нибудь».