Седьмой дневник - Игорь Губерман Страница 8

Мужика к высотам духа

кто весь век ведёт?

Маруха.

Если в горле стало сухо,

кто стакан нальёт?

Маруха.

Твёрже стали, мягче пуха

в нашей жизни кто?

Маруха.

Если всё темно и глухо,

кто утешит нас?

Маруха.

Если вдруг повалит пруха,

кто разделит фарт?

Маруха.

Кто назойливо, как муха,

мысли нам жужжит?

Маруха.

Кто, хотя у мужа брюхо,

ценит мужа в нём?

Маруха.

А Вите на его семидесятилетие я описал весь его жизненный путь:

Я Витю знаю хорошо,

хочу воспеть его харизму.

Он очень долгий путь прошёл

от онанизма к сионизму.

С медалью Витя школу кончил,

ему ученье не обрыдло,

и стал он грызть науки пончик,

стремясь добраться до повидла.

Плетя узор цифирной пряжи,

он тихо жил в подлунном мире,

и по рассеянности даже

зачал детей подруге Ире.

Без героизма и злодейства

свой срок по жизни он мотал,

но вдруг высокий дух еврейства

в его крови заклокотал.

И стал он пламенный борец

за право выезда евреям,

его обрезанный конец,

подобно флагу, всюду реял.

В железном занавесе дырку

хотел пробить он головой,

из-за чего попал в Бутырку,

но вышел целый и живой.

И одолел судьбу еврей,

на землю предков он вернулся,

о камни родины своей

довольно крепко наебнулся.

Но, не привыкши унывать,

изжил он горечь на корню

и вскоре стал преподавать

студентам разную херню.

Ещё он очень музыкален

и тягой к выпивке духовен,

и где б ни жил, из окон спален

текли Шопен или Бетховен.

Но надоела скоро Вите

учёной линии тесьма,

и Витя круто стал политик,

поскольку был мудёр весьма.

И тут освоился так быстро

(он опыт зэка не забыл),

что даже занял пост министра

и полчаса министром был.

С утра он важно едет в кнессет,

престижной славы пьёт вино

и с обстоятельностью месит

большой политики гавно.

Зачем писал я эту оду?

Чтобы слова сказать любовные,

что в масть еврейскому народу

такие типы уголовные.

Тут непременно надо сделать интересную добавку. Витя действительно был министром науки всего три-четыре дня, а после что-то поменялось в их правительственных играх, и Витя стал заместителем министра внутренних дел. Я даже как-то навещал его по месту службы: когда ещё доведётся посидеть в кабинете заместителя министра, да ещё внутренних дел? Я только очень был разочарован: клетушка и клетушка, да к тому же – плохо сделанный ремонт. Но дело не в этом. Витя решил, что столь недолгое пребывание в министрах – может быть, рекорд всемирный, и послал запрос об этом в комитет (так ли он называется?) Гиннесса по рекордам. Оттуда ему вскоре вежливо ответили: уж извините, это не рекорд, известны люди, пробывшие в должности министров четверть часа, после чего их расстреляли. Так что Витя дёшево отделался.

А Яше Блюмину писал я восхваление – к восьмидесятилетию. Он и сегодня хоть куда, дай Бог ему здоровья и удачи. О его таланте творческом я написал в стихе, а вот о доброте его необычайной надо бы сказать особо. Он к себе в свою столярную мастерскую брал, чтобы помочь им прокормиться, таких проходимцев, что потом его печальные истории мы слушали, не зная, смеяться или плакать. Но главное о нём – в торжественной оде:

Безумной силой Геркулеса

природа Яшу наградила;

пока он юный был повеса,

вся сила в еблю уходила.

Он был художник по призванию

и был в искусстве эрудит.

Когда б не тяга к рисованию,

то стал бы питерский бандит.

Но тут любовь накрыла Якова,

навеки став его судьбой;

Алёна вышла б не за всякого,

но Яша всех затмил собой.

Он отродясь не жёг табак

и не макал перо,

любил друзей, любил собак

и выпить мог ведро.

Игрушки резал он недурно,

сам Ростропович, как дитя,

так восторгался ими бурно,

что умер сорок лет спустя.

Плюя на прелести карьеры,

он душу дерева постиг

и начал делать интерьеры,

в чём высоты большой достиг.

И в мастера наш Яша вышел,

огнём таланта был палим,

но голос предков он услышал

и съехал в Иерусалим.

Не высох в жаркой он пустыне,

завидный ждал его успех —

шкафы для письменной святыни

стал делать он искусней всех.

Умело пряча ум и чувства,

но мысля очень глубоко,

принёс в еврейское искусство

он выебоны рококо.

А также всякое барокко

он поднял тут на высоту,

и без единого упрёка

глядит еврей на красоту.

Не знал еврей в краю убогом

шкафов красивей и прочней,

и Божий дух по синагогам

стал веять гуще и сочней.

Являет Яша гордость нашу,

в нём доброты и вкуса много,

и Бог любуется на Яшу,

а Яша стружкой славит Бога.

Вот пока и всё. Но близятся другие юбилеи и, Бог даст, ещё я славословий накропаю. Ведь кого, как не друзей и близких, нам положено в короткой этой жизни восхвалять?