Последняя любовь - Исаак Башевис Зингер Страница 8

— Я никому не позволю за мной шпионить! Я никому ничего не должен! Идите все к черту! Паразитки, идиотки, вымогательницы!

— Пузырь лопнул, — отозвалась Перл с торжествующим видом. Она пыталась закурить, но зажигалка никак не срабатывала.

— Какой пузырь? Кто лопнул? Все! Комедия окончена! Стервы старые — обирают, обирают и никак не насытятся. Я никогда никому не клялся в верности! Тьфу на вас!

— Что, правда глаза колет?

— Правда? Правда в том, что ты такая же писательница, как я турок! Каждый раз, когда ты что-нибудь напишешь, мне приходится подкупать издателя, чтобы он это опубликовал. Между прочим, это ко всем относится. — Борис мотнул головой в сторону других женщин. — Я пытался читать твои стихи: «Hertz — Schmertz! Liebe Schmiebe!» Восьмилетние школьницы и то лучше пишут! Кому нужны твои писанья? Разве что селедку в них заворачивать!

— Ты меня срамишь, а тебя Бог осрамит! — взвизгнула Перл.

— Бога нет! Гарри, пошли.

Гарри не сдвинулся с места.

— Борис, ты пьян. Иди умойся. У вас есть сельтерская? — обратился он к Перл.

— Я пьян? Мне все говорят правду в лицо, а когда я один раз сказал правду, меня тут же объявляют пьяным. Я не хочу умываться, и сельтерская мне не нужна. Тебя я просил купить утку, но ты поленился. Ты, как все они, — недоумок, попрошайка, бездельник! Послушай, если у меня сегодня не будет жареной утки, ты уволен и можешь катиться ко всем чертям! Завтра утром я вышвырну твои пожитки и чтоб духу твоего больше не было! Ясно?

— Вполне.

— Ты достанешь утку или нет?

— Не сегодня.

— Сегодня или никогда. Я пошел. Ты можешь оставаться.

Борис направился к двери. Вдруг он увидел меня и от неожиданности даже попятился.

— Я не вас имел в виду, — смущенно забормотал он. — Где вы были? Я думал, вы уже ушли.

— Я смотрел картины, — сказал я.

— Что вы называете картинами? Сплошное подражание, мазня. Эти хасиды танцуют уже сто лет. Эти, с позволения сказать, художники пачкают холсты и требуют, чтобы я им платил. Перл тоже неплохо нажилась за мой счет — иначе бы она так не важничала. До самого последнего времени я работал по шестнадцать часов в сутки. Я до сих пор работаю по десять часов. Этот неуч Гарри думает, что я не могу без него обойтись. Он мне нужен, как дырка в голове. Он своего имени написать не может. Он даже не сумел получить гражданства. У него водительских прав и тех нет. Когда он ведет машину, мне приходится сидеть рядом и читать знаки — он этого не умеет. С меня хватит! Я уезжаю в Европу или Палестину! Где пальто?

Борис бросился к двери, но Перл преградила ему дорогу. Она растопырила руки с ярко накрашенными ногтями и завопила:

— Борис, тебе нельзя садиться за руль в таком виде. Ты себя убьешь и еще десять человек! По радио говорили, что…

— Я убью себя, не тебя. Где мое пальто?

— Гарри, остановите его, Гарри! — голосила Перл.

Гарри не спеша приблизился.

— Борис, ты выставляешь себя полным идиотом.

— Заткнись! Это перед ними ты можешь корчить джентльмена, но я-то тебя знаю. Твой отец был помощником кучера, а твоя мамаша… Ты сам сбежал в Америку, потому что лошадь украл. Что, не так?

— Так это или не так, но я работаю на тебя сорок лет. За это время я не получил ни цента, а мог бы нажить целое состояние. Я могу сказать тебе то же, что Иаков — Лавану: «Я не взял у тебя ни вола твоего, ни осла твоего…»

— Это Моисей сказал евреям, а не Иаков — Лавану.

— Пусть Моисей. Если ты решил покончить с собой, то открой окно и прыгай, как те сопляки во время Депрессии. «Кадиллак»-то зачем ломать?

— Кретин, ведь это мой «кадиллак», не твой, — промычал Борис и вдруг захохотал так дико, что все в испуге кинулись к нему. Он согнулся пополам и, казалось, вот-вот упадет под тяжестью собственного смеха. Одной рукой Гарри схватил его за плечо, а другой принялся колотить по загривку. Мира Ройскес бросилась на кухню и принесла стакан воды. Борис выпрямился:

— Что, воду мне принесли? Водку несите, а не воду.

Он обнял и поцеловал Гарри.

— Не покидай меня, друг, брат, наследник. Я все тебе завещаю — все мое состояние. Кроме тебя, у меня никого нет, все остальные — это враги: жена, дети, женщины. Что мне нужно от жизни? Немного дружбы и кусочек жареной утки.

Лицо Бориса исказилось. Глаза наполнились слезами. Он закашлялся, засопел и вдруг разрыдался так же неистово, как минуту назад хохотал.

— Гарри, спаси меня!

— Пьян, как Лот, — прокомментировала Перл Лейпцигер.

— Иди ляг, — сказал Гарри. Он взял Бориса под руку и повел, а вернее, поволок в спальню. Борис повалился на кровать Перл Лейпцигер, что-то пробормотал и через мгновение уже храпел.

Лицо Перл, в начале вечера казавшееся таким молодым и оживленным, теперь было бледным, морщинистым и увядшим. Взгляд выражал странную смесь горечи и злобы.

— Что вы будете делать с такими деньгами? — спросила она у Гарри. — Станете таким же дураком, как он?

Гарри улыбнулся:

— Не беспокойтесь, он всех нас переживет.

Четыре писательницы жили в Восточном Бронксе. Гарри вызвался развезти их по домам. Я сидел на переднем сиденье рядом с Гарри. Нападало столько снега, что машина с трудом продвигалась по небольшим улочкам, на которых они жили. Гарри, как извозчик из прошлого, провожал каждую до подъезда. Все это время он молчал, но, когда мы выехали на Симен-авеню, вдруг произнес:

— Ну вот и Новый год!

— Я слышал, что вы прекрасно готовите кнедлики, — сказал я, просто чтобы что-то сказать.

Гарри мгновенно оживился:

— Но ведь это очень просто. Если есть хорошее мясо и точно знаешь, сколько чего класть, все получается, как надо. В вашей стране, я имею в виду Польшу, евреи ходили к своим рабби. В Литве — учились в иешивах, а мы в Бессарабии ели мамалыгу, кнедлики и пили вино. У нас там круглый год был Пурим. Борис назвал меня неучем. Я не неуч. Я ходил в хедер и к пятнице знал главу из Пятикнижья лучше, чем он. Но здесь, в Америке, он немного занимался английским, а у меня терпенья не хватило, зато идиш я знаю лучше него. А зачем мне гражданство? Паспорта здесь никто не требует. Он занялся бизнесом, а я работал в магазинах. Несколько лет мы вообще не виделись. Когда я как-то зашел к нему, он уже был женат на этой стерве Генриете. «Где ты откопал этакую Ксантиппу?» — спросил я. «Гершель, — сказал он, — я был слеп. Помоги мне. Если ты мне не поможешь, она сведет меня в могилу». Они тогда еще жили вместе. А на работе у него был отдельный кабинет, и я туда переехал. Из-за Генриеты он нажил себе язву — она все пересаливала и переперчивала. Вполне возможно, что она хотела его отравить. У него на работе стояла газовая плита, и я начал для него готовить… Да, права у него есть, но водить он не умеет. Когда он садится за руль, то обязательно попадает в аварию. Я стал его шофером. Я умею читать знаки; его помощь в этом мне никогда не требовалась. Если я один раз проеду по какой-нибудь улице, я ее потом посреди ночи узнаю. Мы стали как братья, даже ближе. Он еще пару лет позволил Генриете себя мучить. За то время, что они жили вместе, она родила ему двух дочерей и сына. Ничего хорошего ни из кого не вышло. Старшая дочь пять раз разводилась, вторая — злобная старая дева. Сын — адвокат у гангстеров. Перед тем как идти на дело, головорезы приходят к нему, и он их учит, как обойти закон. Борис сказал, что я украл лошадь. Я ее не крал. Это была лошадь моего отца. Да, так о чем я говорил? А, что Генриета так и не дала ему развода. А зачем ей разводиться, когда она и так имеет все, что захочет. Сейчас стало легче развестись с плохой женой. А в те времена каждая потаскушка здесь считалась леди, суд был на ее стороне. Борис помешан на женщинах, а меня они не привлекают. Почти все женщины — золотоискательницы. Им нужны не вы, а ваши деньги. Мне не по душе их неискренность, но Борис любит, когда его обманывают. Он особенно падок на писательниц, художниц, актрис и прочих в том же роде. Когда они начинают увиваться за ним со своими гладкими книжными речами, он теряет голову. Когда Борис разъехался с Генриетой, он поселился в квартире на Парк-авеню, и я — с ним. Сколько раз он возвращался домой и рыдал: «Гарри, я больше не могу, они все фальшивы, как языческие боги!» — «Прогони их», — советовал я. Он падал на колени и клялся душой своего отца, что пошлет их всех к черту, но на следующий же день опять с кем-нибудь встречался.