Остров мечты - Кэйдзо Хино Страница 8

С недавних пор у Сёдзо возникло ощущение, что по воскресеньям он превращается в другого человека. Причём именно этот «другой» человек, бродящий по рукотворной земле у Токийского залива, очевидно, и был настоящим Сёдзо, в то время как в остальные дни под видом Сёдзо выступал какой-то его двойник.

Из сказанного вовсе не следует, что Сёдзо стал относиться к работе с прохладцей и с понедельника по пятницу лишь отбывал положенное время в офисе. (Каждая вторая суббота была нерабочей, но эти дни он посвящал уборке дома, походам за покупками и прочим бытовым хлопотам, а по вечерам проводил время у телевизора, но не так, как некоторые, — фанатически уставясь в экран, — а, скорее, чувствуя себя нейтральным наблюдателем.)

К счастью, после временного застоя дела компании постепенно пошли на лад. Изначально не ставя перед собой цели сделать карьеру любой ценой, Сёдзо не примыкал ни к каким группировкам, врагов у него тоже не было. Он пользовался репутацией пусть и не блещущего особыми талантами, но добросовестного работника, и, хотя многие видели в нём человека довольно замкнутого и скрытного, никто не назвал бы его чудаковатым.

Как и прежде, по будням, едва ли не через день, он отправлялся куда-нибудь выпить в компании с деловыми партнёрами или сослуживцами. «А вы в последнее время помолодели», — нередко говорили ему теперь. Или так: «Когда женщина, перешагнув черту среднего возраста, теряет супруга, у неё открывается второе дыхание. С мужчинами же наоборот: овдовев, они, как правило, опускаются. Признавайтесь, уж не появилась ли у вас новая дама сердца?» На это кто-то обязательно возражал: «Нет, тут Сакаи-сан вне подозрений. Его сердце отдано высотным зданиям. Он ведь даже в выходные ходит по городу, любуясь небоскрёбами».

В этих словах была большая доля правды. Хотя Сёдзо уже не предпринимал воскресных прогулок по Токио, в будни ему случалось по делам службы выходить в город, и, когда на глаза ему попадался какой-нибудь новый высотный дом или здание необычной конструкции, он и теперь непременно останавливался, чтобы получше его рассмотреть. В последнее время стали всё более активно воплощаться в жизнь оригинальные идеи молодых проектировщиков. Несмотря на отчаянную конкуренцию, они спокойно и уверенно делали своё дело. И Сёдзо было приятно видеть плоды их трудов…

В тот день у Сёдзо накопилось много дел, и, когда, разделавшись с ними, он вышел из офиса, часы уже показывали начало десятого вечера. Вокруг было тихо и пустынно, от дневной сутолоки не осталось и следа. По слабо освещённой улице он быстрым шагом направился к метро, и тут вдруг внимание его привлекла витрина, где шли оформительские работы. Он невольно остановился.

В последнее время здесь один за другим стали открываться магазины эксклюзивной одежды, ювелирных украшений, художественной мебели и всевозможных безделушек. Витрина одного из них была ярко освещена и на фоне совершенно безлюдной улицы с тусклыми фонарями выглядела как миниатюрная панорама. Однако она привлекла внимание Сёдзо не только благодаря освещению. За стеклом трудилось несколько мужчин: кто-то вбивал в стену гвозди, кто-то подбирал с пола мусор, но композиция была уже практически готова, — она-то удивительным образом и притягивала к себе Сёдзо, затрагивая какие-то тайные струны его души.

Композиция была выстроена с помощью манекенов, но не стилизованных в духе новомодных арт-объектов, а вполне традиционных — с лицами, волосами, руками и ногами, — в точности имитирующих человеческую фигуру и наделённых каждый своим особым выражением. Эти скорее даже не манекены, а куклы изображали семью в гостиной европейского дома. Их одежда выглядела по-домашнему непритязательной, но, судя по расцветке, сочетанию тонов, дизайну, всё это были дорогие импортные вещи.

Комната, естественно, не соответствовала реальным размерам гостиной, но вся обстановка: мебель, утварь, элементы декора — была самой что ни на есть настоящей, а на стенах и на полу даже можно было разглядеть чуть заметные пятнышки и царапины. Этот антураж не столько запечатлевал современный быт, сколько воссоздавал элегантную атмосферу прошлого, словно бы перенося зрителя в интерьер европейского дома довоенной постройки, и поныне стоящего где-нибудь на старинной улочке Токио. Однако внимательный взгляд обнаруживал в этой картине не одни только приметы милой сердцу старины.

В расположении фигур: супружеской пары средних лет, старика, молоденькой девушки — было что-то подчёркнуто неестественное. На коленях у откинувшегося в кресле старика лежала открытая книга, но при этом взгляд его был устремлён куда-то в потолок. Супруги сидели визави за чайным столиком, но смотрели как бы мимо друг друга, и от этого их улыбающиеся лица производили зловещее впечатление. Девушка стояла перед зеркалом в золотой раме, висящим над комодом с перламутровой инкрустацией, однако (интересно, каким образом достигался этот эффект?) отражение разительно не соответствовало оригиналу. Волосы у девушки были забраны на затылке, и на лице почти не было косметики, в зеркале же отражалась совсем другая персона — с распущенными волосами, густо подведёнными глазами и ярко-красным смеющимся ртом.

Окно гостиной было распахнуто, и в проёме вырисовывалась фигура мальчика, должно быть, брата этой девушки. Подавшись всем корпусом вперёд и вскинув голову, как перед прыжком в воду, он словно бы приготовился оттолкнуться от подоконника и воспарить над садом, заросшим причудливыми тропическими растениями. В лиловом ночном небе висела большая круглая луна.

Каждая из фигур этой картины существовала как бы сама по себе. Между ними не ощущалось той невидимой связи, которая делает семью семьёй. Застывшие позы, неподвижные лица, остановившиеся взгляды… За стеклом витрины царило холодное молчание манекенов. А поскольку это молчание было абсолютно естественным, оно великолепно гармонировало с безмолвием роскошной мебели и прочих предметов обстановки. Более того, оно удивительным образом сочеталось с толстым стеклом витрины, с бетонной стеной здания, с пустынной мостовой, с рядами погасших окон, с ночным обликом обезлюдевшего делового квартала.

Если бы Сёдзо увидел эту витрину при свете дня, среди уличного шума и суеты, представленная в ней композиция, возможно, показалась бы ему чем-то надуманным, бутафорским. Но сейчас настроение, исходящее от этой маленькой панорамы, передавалось и окружающему пейзажу, и самому Сёдзо, проникая в сокровенные глубины его души. Это кромешное безмолвие таило в себе что-то зловещее, но вместе с тем навевало и какое-то ностальгическое чувство. Оно одновременно и ужасало, и непреодолимо влекло к себе. Интересно, что за человек придумал всё это?