Обнаженная натура - Владислав Артемов Страница 8

— А в чем же тогда дело?

— Дело в том, что вырвалась оттуда одна, сбежала… А я ведь телефон им всем свой оставил. Они мне: «Юрочка, Юрочка…» Если б я догадывался, как ты говоришь, стал бы им телефон свой оставлять, как лох? Стал бы?..

— Ну и осел, что не догадывался! — сказал полковник.

— Я и говорю, что осел. В том-то и беда… Она мне позвонила вчера, напомнила… Вот почему я коньяк этот пил. Была, стало быть, причина. А ты говоришь запой…

— У тебя всегда причина. Ну и что она сказала?

— В любви объяснилась! — огрызнулся Батраков, вскочил с табуретки и подбежал к окну. — Что она скажет? «Смерть, говорит, будет в вашем доме с неофициальным визитом…» Остроумная, сука… Ласково так, главное…

— Бабьи слова. — неуверенным голосом произнес Кузьма Захарьевич.

— Я тоже сперва так подумал. А потом вызнал кое-что… Сила за ней, полковник. И такая, я тебе скажу сила, что ты и не догадываешься… Ну черт с ней! Я и сам, если разобраться, часть этой силы… Но разборка будет… А я что, я человек подневольный, сказали делай — делаю…

— Наделал! — покачал головою Кузьма Захарьевич.

— Что теперь жалеть… — Юрка отошел от окна и снова опустился на табуретку. — Смерть будет в нашем доме. С неофициальным визитом. Пугает, конечно.

— Шутит, — снова неуверенно промолвил полковник.

— Нехорошие это шутки, — вздохнул Батраков. — Вот так-то, Кузьма Захарович…

— Захарьевич, — снова поправил полковник, извлекая из деревянного настенного шкафчика, к дверке которого был прикноплен самодельный плакатик «Не курить!», две фарфоровые чашки. Однако, покосившись на собеседника, он возвратил одну из них на полку, вытащил взамен железную кружку и поставил ее на стол.

— Довел ты себя, Юрка. Руки-то вон ходуном ходят, — разливая чай, говорил полковник. — Запустил тело, оттого и дух в тебе нездоровый.

Собеседник скептически усмехнулся, взял обеими кистями горячую кружку и осторожно вытянув губы, подул на кипяток. Кружка мелко дрожала в его пальцах, два из которых были замотаны грязным бинтом, а поверху еще изолентой.

— Кость у тебя прочная, крестьянская кость. — похвалил полковник, потрогав его мосластые запястья. — А мышцы тьфу!.. Я тебя ведь по-стариковски воспитываю, а вот попадись, положим, ты мне в армии… Гирю подарил, а ты что?.. Пропил через два дня!

— Украли, Кузьма Захарович. Скорняк, скорее всего… Он давно гнет искал…

— Пропил и сам не помнишь… Мне же и предлагал, между прочим, мою же гирю, — насупившись, перебил полковник. — Да еще на невинного человека наговариваешь…

— Шкура он, Кузьма Захарович. Сроду у него рубля не выпросишь в трудную минуту. Хоть помирай, бывало…

— Положим, Василий Фомич действительно шкура, я сам готов подтвердить. Но другими, конечно, фактами. Э-э, — махнул он рукой, — что за народишко у нас скопился! Заваль. Нет бы это собраться, сорганизоваться, приобрести инвентарь… По утрам пробежка, турник во дворе соорудить. Сухой закон…

Юра саркастически искоса взглянул на полковника. Тот заметил этот взгляд и замолчал, запнувшись на полуслове.

— Представляю себе эту секцию, — Юра снова ухмыльнулся. — Баба Вера со скакалкой, Степаныч со штангой, Касым с метлой… А посередке Ундер долговязый на турнике мельницу вертит…

Он мелко засмеялся и закашлялся, поперхнувшись чаем.

— Розенгольц забыл, — угрюмо напомнил Кузьма Захарьевич, сам понимая, что загнул. — В одном ты прав, немощь в народе. На Пашку только надежда, — добавил он. — Я уж понемногу вовлекаю его. Не без сопротивления, конечно, но раз уже пробежку совершили. С ним можно работать… Я убежден!

— Чудной он какой-то, Родионов твой. Пишет чего-то, пишет… Со старухой связался, кашкой ее кормит. О чем они только толкуют с этой ведьмой?

— То она тебе масонка, то ведьма…

— Фамилия-то масонская. Розенгольц. Типичная масонка. — пояснил Юра. — И потом жаба у нее живет… Я даже подозреваю, что это вещая жаба.

— Ты, Юра, пей-ка чаек, чем глупости говорить… — проворчал полковник. — Да о своей жизни подумай. Россия ему, вишь, спивается…

— Все равно, Захарыч, разъедемся. — серьезно сказал Юра. — Вчера опять приходили эти, осматривали, стены простукивали. Обещали ускорить снос нашего барака…

— Уедем-то, скорее всего, в один дом… Или по соседству расселимся. Будем, брат, и там кучно жить.

— Кучно — не скучно! — Юра улыбнулся внезапно сложившемуся стишку и взглянул на полковника.

Но Кузьма Захарьевич никак не отреагировал на это, молча хмурился и покачивал головой, думая какую-то тревожную думу.

— Честно говоря, Юрий, не особо понравились мне эти жуки, что приходили. Более того, совсем не понравились. И знаешь, Юра, почему? Потому, Юра, что не похожи они на жэковских, хоть и документы у них, и удостоверения… Не похожи, брат, меня не проведешь в этих вопросах… Выправка у них военная, вот что.

— Мне и самому, честно говоря… — начал было Юра, но осекся и, лязгнув зубами, уставился на дверь. Видавший виды полковник глянул туда же и подхватился с места, отступая к шкафу, слепо нашаривая что-то ладонями за спиной.

На пороге кухни высилась страшная иссохшая фигура старухи в белом балахоне до пят. Рот ее был разинут, сухие коричневые руки раздирали воздух, неподвижные черные зрачки полны были тоски и ненависти.

С резким звоном обрушилась на кафельный пол выроненная Юрой железная кружка и, повизгивая, поскакала под стол…

— Родионов! — ржавым голосом раздельно и внятно каркнула старуха. — Он мой… Ему!.. Все.

И умерла.

Это была Клара Карловна Розенгольц.