Дядьки - Валерий Айрапетян Страница 7

Торжество было назначено на 5 августа.

Лето выдалось душным, и Маше никак было не приспособиться к жаре.

В ночь со 2 на 3 августа она проснулась от духоты и жажды.

Еще сонная, сползла с кровати, не нащупала ступнями тапок и босиком поплелась в ванную — омыть прохладной водой лицо.

Маша зашла в ванную и машинально заперлась на крючок.

Потом сделала шаг вперед по кафельному полу.

Потом внезапно почувствовала слабость во всем теле.

Потом у нее потемнело в глазах, а в голове взорвалась бомба.

Потом она стала падать и гулко ударилась виском о чугунный край ванны.

Потом Маша вспомнила лицо Налика, глубоко вздохнула и умерла.

Ее уход из мира был таким тихим, что никто и не заметил этого. Родители девушки спали. Налик спал. Округа, ожидавшая чуда, спала. И видимо, ангелы небесные, призванные беречь хороших людей от случайных бед, устав от праведных дежурств, тоже спали в обнимку со своими трубами.

Было темно и тихо. Под утро духота спала, и в сторону моря подул ветер.

О происшедшем Налик узнал последним. Никто не решался стать черным вестником. Бабушка Люся в один час сбросила королевскую мантию и стала дряхлой старухой. Дед Асатур, едва прознав о случившемся, ушел в пожарку на двухсуточное дежурство.

Дом опустел, а Налик насторожился. Бабушка, запив стаканом воды горсть успокоительного, взяла такси и покатила к дяде Леве. Только этот человек, не раз уже выступавший ангелом-хранителем Наиля, сможет если не изменить, то хотя бы смягчить это чудовищное недоразумение, допущенное вследствие сбоя в неведомой для людей механике мироустройства.

Бабуля, будучи атеисткой, трижды перекрестилась перед тем, как войти к родственнику. Дядя Лева стоял во дворе у инжирного дерева и всматривался в серую кожицу ствола.

— А, Люся! — обрадовался он. — Проходи дорогая, садись.

Бабка села на резную скамью возле кустов сирени.

— Осетр привезут завтра, икра уже у меня. Эх, запируем, Люсь! Как молодые? — резво поигрывая домиком бровей, спросил дядя Лева.

— Маша умерла этой ночью, — выпалила разом бабушка, и ее слова булыжниками упали к ногам зятя.

Закрыв лицо руками, она принялась негромко и монотонно скулить. Дядя Лева ничего не сказал, а опустился на землю и прикусил большой палец. Под его висками заходили желваки. Несколько раз правую половину лица усекала судорога. Дядя Лева был и вправду крутым мужиком, мог незаметно для окружающих терпеть сильную и долгую боль, но сейчас было заметно, как страдание проступает во всем его лице, как оно вяжет кожу и сводит скулы. Через минуту он вздрогнул, подполз к скулящей родственнице и прислонил свою голову к ее.

— Большое горе, Люся, очень большое… Мне очень жаль. Как Налик?

— Он не зна-а-а-ет, — причитала она. — Я бою-ю-ю-сь ему говори-и-ить…

— Я сам скажу ему, моя дорогая, я сам, — грустно, почти в землю произнес дядя Лева и погладил ее голову большими и черствыми ладонями. — Отчего она умерла?

— Я сама не все еще знаю. Доктор сказал, сосуды головы порвались… Какая-то аневризма там… Родители знали, но все было хорошо, и они не ожидали… Никто не ожидал… Ночью пошла в ванную и там умерла. А-а-а-а, — заголосила она. — Я несчастная и проклятая мать, я плохая мать, Лева-а-а-а-а…

— Нет, Люся, нет. Если кто и топчет эту землю не напрасно, то это ты, родная моя. Вставай, вставай потихонечку. Пойдем в дом, все обсудим, как да чего Наилю сказать… Надо все быстро сделать и правильно, пока кто-то все не испортил.

Тем временем Налик ерзал в пустом доме и не находил себе места. Прежде он срывался и ехал в центр города, часами блуждал в гуще людских потоков, растворяя в них тоску и тревогу. Сейчас же он не хотел покидать пределов дома, не хотел ни с кем говорить и никого видеть, кроме, разумеется, Маши. Но последние две недели она проходила летнюю больничную практику и возвращалась домой не раньше пяти вечера. Он уже думал спуститься вниз и потаскать гантели, как железные ворота приоткрылись, впустив дядю Леву и мою бабку, которая, чтобы не зайтись в истерике, сразу нырнула на кухню, стоявшую отдельной постройкой справа от входа во двор.

Дядя Лева подошел к Налику. Они обнялись. Наиль обожал его с самого детства, завидовал Адику, что у него такой отец: сильный, ровный, весомый и за сына горой.

— Давай сядем, Налик.

Они уселись за длинный обеденный стол, который при необходимости запросто вмещал полсотни едоков.

— Я прожил нелегкую жизнь, Налик… — начал дядя Лева. — Ты знаешь, сколько я вынес? Моего отца зарезали на моих глазах, когда мне было восемь лет, маму потерял в одиннадцать. В шестнадцать уже мотал срок…

— Да, дядя Лева, ты большой человек. Я только тебя и уважаю как мужчину, — кивал Налик.

— Достойных немного, а сильных еще меньше. Знаешь, почему я не сломался, сынок?

— Почему, дядь Лев?

— Я всегда верил, что мужчина может вытерпеть все в этой жизни. Все! Пытки, лишения, предательство друзей, смерть близких и любимых… Мужчина, Налик, и становится мужчиной лишь после перенесенных бед и лишений, которые, как нож, режут изнутри… рвут на части душу, а он так же стоек и красив… Все мужское сердце стерпит, а стерпев, укрепит и дух. Потому нам и дана жизнь, Налик, чтобы дух наш крепчал, но не от прохлад и уюта — от этого он только становится как кисель, — а от мужества в схватке с горем и, неся потери… — дядя Лева глубоко вдохнул и выдохнул. Налик молчал в пол. — Настал и твой черед, сынок, выпить свою чашу боли…

Наиль вздрогнул. Дядя Лева двумя руками взял его ладонь и мягко сжал ее.

— Что случилось? — дрогнув, спросил Налик.

Дядя Лева еще раз вдохнул и посмотрел Наилю в глаза.

— Этой ночью, сынок, Бог забрал твою невесту к себе. Маша умерла…

Налик продолжал сидеть. Готовые вывалиться из орбит, его глаза впились в дядю Леву. На лбу, как лиловый спрут, вздулась венозная сеть. По лицу хлестко прошлась крупная судорога. Он сидел как припаянный к месту и тяжело молчал.

Дядя Лева продолжил:

— Она умерла от болезни сосудов, сынок, и это горе больше, чем горе, но ты сможешь… я знаю… ты сможешь… и это пройти…

Внезапно Налик вырвал свою руку, отпрянул в сторону и, вырвав из груди нечеловеческий рык, бросился к воротам.

— Ты сможешь, Налик, ты сможешь! — кричал ему вслед дядя Лева.

Через секунду Наиль стоял возле Машиного дома. Он напоминал смертельно раненного зверя, который яростно мечется из стороны в сторону, разом выплескивая наружу неистраченные жизненные силы.

— Маша-а-а-а! Маша-а-а-а! — хрипло рычал он. — Маша! Этот обманщик, этот… говорит… говорит… что ты умерла, ты слышишь… Выходи, выходи быстро, я сказал! Выходи-и-и!!!