Разруха - Владимир Зарев Страница 7

«Оно сейчас без работы, шеф, — сконфуженно промямлил Корявый, — нужно ему что-нибудь подыскать, нам ведь нашего малого ставить на ноги…»

Он говорил о Магдалине в среднем роде, а она, в этот застывший бесконечный миг ее превосходства, казалась воплощением совершенной женщины, о которой любой мужчина мог лишь мечтать.

«У них ребенок? — мелькнула у него недоуменная мысль, — она родила от него ребенка?»

«Я окончила факультет английской филологии, господин Тилев, — голос ее, с легкой хрипотцой, словно она собиралась рассмеяться, тоже бил наповал. — Очень приятно… Магдалина».

Теперь он отдавал себе отчет, что кроме красоты, сгущающей вокруг себя воздух, его так остро и болезненно привлекла в ней именно ее порочность, сверкнувшие черные глаза, смертоносный проблеск измены, с которой он постепенно свыкся, поверив, что сумеет это использовать и подчинять себе. Позже, когда официант торопливо принес ему новую порцию Chivas Regal, а перед ней бармен поставил самый экзотичный и дорогой коктейль, когда в ресторане «Шератон» он, пытаясь поразить ее воображение, уставил стол разносолами и «дарами моря» (одна актриса когда-то сказала ему, что у них привкус его спермы), он понял, что окончательно его сразило ее имя. «Почему именно Магдалина? — подумал он, ловя обрывки собственных мыслей. — Кто, как, по какому наитию заклеймил ее именем библейской блудницы, ставшей впоследствии символом распятой непорочности? Вот только раскаявшуюся проститутку, последовавшую за Христом до места его мученической смерти, звали Мария Магдалина…» Тогда в его сознание впервые навязчиво ворвалось сдвоенное: Мария-Магдалина, имена его супруги и этой предчувствованной им женщины, заполнив его вечной, неиссякаемой нежностью.

Боян раскашлялся. Отбросив влажную простыню, он сделал глоток из горлышка, неразбавленный виски взорвался в желудке, словно осел лягнул его копытом в солнечное сплетение, но сознание прояснилось, пот на теле высох. Присосавшись к бутылке, он тянул виски до тех пор, пока не почувствовал, что еще один глоток вывернет его наизнанку.

* * *

Магдалина получила назначение — секретаршей в его трехэтажный офис, на двери которого медными буквами наискосок красовалась надпись: «Булфис». Туманное, ничего не значащее, но витиеватое сокращение, придуманное Генералом во время чаепития, когда тот, сидя в шерстяных носках на своей пасторальной даче, прихлебывал чай из тимьяна. Жалованья ей Боян положил пятьсот долларов — за полное ничегонеделанье. Другие две его секретарши — некрасивые и трудолюбивые, по уши загруженные делами, — получали по двести пятьдесят. Они не только досконально знали свое дело, но разбуди их среди ночи, тут же отбарабанили бы расписание авиарейсов в Вену или Гамбург, курс доллара месячной давности, мобильный телефон премьер-министра, министра юстиции или одного из депутатов, с которыми он когда-то ужинал. Он платил ей, не набиваясь на близость, и о том, что она носит не колготки, а черные чулки с подвязками, узнал случайно, подсмотрев эту интимную подробность, которую Магдалина умело скрывала, на втором месяце их сотрудничества. Он брал ее с собой в заграничные поездки, Корявый нес за ними чемоданы в аэропорту, сверкая татуировками и золотыми цепями, готовый, не задумываясь, пожертвовать собой не за нее, а за него — «шеф, ты там за ним приглядывай, оно ж совсем неприспособленное и безбашенное к тому же…»

Магдалина совершенно измучила — нет, обезличила его. Общительная до дерзости, слишком умная для своих двадцати шести лет, она не позволила ему к себе прикоснуться даже после загула в парижской Crazy Horse, даже на пляже в Сан-Тропе, даже просто коснуться губами ее затылка на выходе из Британского музея. Он делал ей дорогие подарки, которые она упорно отвергала. Доведенный до белого каления, вернувшись из совместной командировки в Италию, он не выдержал и пожаловался Корявому. «Оно никому в руки не дается, шеф, но я его окорочу, ты потерпи чуток…» На следующий день она переступила порог его кабинета с багровым синяком под глазом, словно сам Господь поставил на ней свою печать, и с дерзкой покорностью произнесла:

«Благодарю вас за браслет с сапфирами, господин Тилев. Он действительно прекрасен».

Несмотря на то, что единственной ее работой было ему улыбаться, он вскоре почувствовал, что Магдалина как-то незаметно взяла на себя обязанности других секретарш, что, в сущности, это она организовывала его встречи и регулировала его бизнес, давала ему бесценные советы и — что самое важное — нюхом чуяла в людях малейший намек на порочность и, по ее собственным словам, их алчность. У Магдалины было безотказное чутье на любого человека, она разгадывала его, как элементарные шахматные ходы. Более того — она обладала даром пророчества, ее предсказания всегда сбывались, она всегда своевременно убирала ту пешку, которая могла выйти в ферзи. Постепенно он стал зарабатывать на ней больше, чем тратил на подарки; ее английский был безупречен, а его наивные западные партнеры стали все чаще наезжать в Болгарию — для того только, чтобы хоть на несколько часов встретиться с Магдалиной. Без видимой причины русский еврей Миша Белый послал ей маленький Форд, который она с рассеянной улыбкой ему вернула вместе с запасными ключами.

Когда после года упорных ухаживаний он понял, что не может ее купить, что его мужской жар только мешает ей думать о его сделках, он почувствовал, что у него остается лишь последняя возможность: взять ее силой. Этому его научило ремесло, ловкость и всесилие денег: в отсутствие иного выхода цинизм — самый убедительный аргумент. Они с Марией уже почти не жили вместе, жена отдалилась, не в силах вынести его новоприобретенных замашек хозяина жизни, презирала богатство, бассейн и сауну в их Боянской резиденции, а его ненавидела с покорностью слабого. С дочками они почти не пересекались из-за его бесконечных вечеринок и их молодежных тусовок; их кудрявый пудель — самая любвеобильная часть того, застывшего на созопольских пляжах, времени — умер от старости. Именно тогда, находясь в зените своего блеска и тем самым утратив чувство реальности от ее безразличия, он, пятидесятидвухлетний Боян Тилев, съехал с катушек. Стареющий, избалованный, не привыкший к отказам, он вдруг понял, что взорвется, если не получит эту невозможную Магдалину. Боян угощал ее «Орбитам» без сахара и заглядывал под юбку, пока она невозмутимо излагала ему стратегический план очередной сделки.

Он помнил тот чернильный вечер, когда они сидели в одном из роскошных ресторанов в «Драгалевцах» ^[9]; Магдалина с аппетитом ужинала, а он, до последней степени взвинченный ее неуступчивостью, поклевывал соленые миндальные орешки, закусывая ими уже четвертую стограммовую порцию виски. Вместе с повышением алкогольного градуса в крови, в нем крепло убеждение, нет, скорее наглость, внушающая ему, что если он не сделает этого сегодня, то ему придется ее убить. Уничтожить физически. За соседним столиком Корявый, весь в черном, как гробовщик, лишенный нюансов чувств и способный испытывать лишь преданность, в одиночестве доедал вторую огромную порцию жареного на решетке мяса. Терпкий аромат трав смешивался с запахом раннего сенокоса. С темно-фиолетовой в эту пору Витоши опускалась прохлада, рядом неустанно журчала речушка, и он знал, что ее воды все еще хранят снежный привкус. Официанты в смокингах торчали у него за спиной в ожидании новых заказов — ресторан был при гостинице, в которой можно было снять апартаменты на ночь.