Германия. Свой среди своих - Анна Мосьпанов Страница 7

— Я, — отвечаю, — зарплату себе сама плачу. Не знаю даже, по какому тарифу, по мужскому аль по женскому. Но если бы работала по найму, не хотела бы, конечно. Только ты не путай божий дар с яичницей и не клади все яйца в одну корзину, уж прости за антифеминистский каламбур. Есть равноправие с точки зрения трудового законодательства, есть распределение обязанностей внутри семьи, есть замечательная и очень модная ныне в Германии традиция, когда мужчины и женщины делят отпуск по уходу за ребенком пополам. А есть элементарная галантность и вежливость. Понимаешь?

И с надеждой так смотрю на нее.

— Нет! — категорически отрезает она. — Меня бы это унизило и оскорбило. По сути, даже места парковки для женщин — это оскорбление. Мы что же, машину нормально поставить не можем? ^[7] Я хочу себя чувствовать полноправным членом общества, — продолжила моя оппонентка. — И тебе советую.

— Да будь ты членом на здоровье, — буркнула я. — А я девочкой хочу быть в таком разе. Девочкой, которой уступят место в переполненном поезде, подадут руку и придержат дверь. И которую защитят от хулиганов в темном переулке, если что. На том простом основании, что они — мужчины, а я — женщина.

Так мы и не поняли друг друга.

Это просто другая сторона равноправия. Да, мужчины и женщины поровну делят все обязанности. Но именно на этом основании у женщин и нет никаких «дамских» привилегий. Здесь не принято уступать женщинам место или придерживать дверь, подавать пальто или пропускать без очереди с ребенком. Такая культура.

Подобное равноправие, временами переходящее в унисекс, прослеживается и в моде. Особенно в молодежной среде. Впрочем, это, наверное, в целом общеевропейская тенденция, которую сложно приписывать исключительно Германии.

Как-то, проходя мимо достаточно дорогого магазина женской одежды, я обратила внимание на странную парочку, достаточно агрессивно переругивающуюся между собой. Эффектная высокая женщина лет сорока в коротком распахнутом пальто, из-под которого выглядывало стильное черное платье, и высоких кожаных сапогах что-то достаточно резко выговаривала подростку-эмо. Дочке, как выяснилось. Лет пятнадцати-шестнадцати, наверное. Девочка была «в образе». Пряди волос выкрашены в самые немыслимые цвета, черные сетчатые колготки, кожаные шорты, куча каких-то побрякушек «мечта туземца» на шее, макияж из серии «синхронное плавание». Много, ярко, с блестками, огромными накладными ресницами и переливающейся помадой. Эмо, одно слово.

— Неужели тебе так трудно хоть один раз мне уступить? — на повышенных тонах вещала женщина. — Я же не так много прошу. Ну давай хотя бы зайдем и померяем?

— Отстань! — девчонка демонстративно прикурила сигарету, выпустила струю дыма в направлении дамы и кокетливым движением поправила волосы. — Не буду я это носить! Ты можешь от меня отвалить?

Мать, позеленев от гнева, схватила ее за руку.

— С удовольствием! Только тогда свои Taschengeld ^[8] тоже зарабатывай сама. От нас с отцом ты больше не получишь ни копейки. Я тебя не заставляю снимать всю эту мерзость сейчас, — она выпятила подбородок в сторону девочки. — Ходи как хочешь, но если приезжают родственники, будь добра… Они же всего на три дня. Ну неужели так сложно… Разве невозможно хоть иногда выглядеть девочкой?

Девица развернулась и, по всей видимости, собралась уходить. Но мать схватила ее за локоть и буквально втащила внутрь магазина. Я заходила прямо за ними, а перед этим еще минут пять на улице разговаривала по телефону, так что слышала весь диалог.

Теперь представьте себе приличный бутик, где вышколенные продавщицы привыкли к самым капризным клиенткам. Они, конечно, и вида не подают, что это диво дивное здесь не к месту. Клиент всегда прав, даже если он — эмо. Розовый фламинго в фиолетовых разводах тоже имеет право быть красивым.

— Нам нужно платье! — властно заявила женщина с порога. — Что-нибудь спокойное, приглушенное. Вот на… девочку.

Продавщица внимательно осмотрела люминесцирующее создание в подтеках краски, сосредоточенно кивнула головой и исчезла. Девчонка не проявляла к происходящему никакого интереса, просто стояла, облокотившись о стойку с одеждой, посылая кому-то бесконечные смс. Через несколько минут продавщица появилась с двумя очень симпатичными платьицами. Черным и бежевым, кажется. Оба вязаные, оба со стильной отделкой и — это было видно даже издалека — недешевые.

— Попробуйте вот эти!

— Я не буду носить ЭТО! — взвилась эмо. — Я не мышь и не крыса. И я — не ты!

— Ну пожалуйста, — мать сменила тактику, — просто примерь, и все. Не понравится — уйдем. Я тебе слово даю.

Эмо обижено надула щеки, но тем не менее взяла платья и пошла в кабинку. Что там дальше происходило, я не видела, так как занималась своими покупками. Когда я вышла из примерочной, то увидела чудесную картину.

Стройненькая изящная молодая девушка в идеально сидящем на ней трикотажном платье, эффектно подчеркивающем линию талии и хорошей формы ножки, крутилась перед зеркалом. Розово-зеленые патлы портили впечатление, и вообще казалось, что это манекен, на который по ошибке поставили не ту голову. Тело в порядке, а сверху — попугайчик.

Но девочке определенно нравился результат. Она вертелась перед зеркалом как котенок, потерявший свой хвост. То ножку вперед выставит, то с пристрастием начнет разглядывать в профиль собственный бюст. Дама в пальто, боясь, видимо спугнуть капризное чадо, стояла чуть поодаль рядом с продавщицей с таким умиленным видом, какой бывает только у родителей, одержавших нелегкую победу в борьбе с подростком, переживающим пубертатный период.

— Ладно, возьмем оба, — весело заявил эмо-детеныш. — Только перекрашиваться из-за тебя придется полностью! И украшения сюда нужны. За твой счет!

Дама только мелко закивала и ринулась к кассе, пока ребенок не передумал.

В тот раз все же победила женственность, что, согласитесь, совсем немало.