Счастливая семья - Маша Трауб Страница 7

Через двадцать минут мы сидели на террасе и любовались местным пейзажем. Колокол на церкви отбил восемь ударов.

– Как все-таки хорошо рано вставать! Как хорошо завтракать всей семьей! – Мама была в восторге, и, казалось, ничто не может испортить ей настроения.

С террасы открывался замечательный вид на церковный дворик и крошечную стоянку рядом с ним. Чуть дальше проглядывало море. Пока мы завтракали, стоянка заполнялась машинами, а на площадку перед церковью мужчины вытащили деревянные столы. Медленной струйкой со всех окрестных улиц к церкви шли женщины с плетеными корзинками. Они подходили к столам и выкладывали пластмассовые контейнеры с едой. Расставляли стулья.

– Праздник сегодня какой-то церковный? – спросила с интересом тетя Наташа.

– Не знаю.

– Как интересно. Давайте сходим, посмотрим?

– По-моему, и отсюда все прекрасно видно. – Мама почуяла недоброе.

На улице, прямо мимо нашего дома, шла процессия. Женщины и мужчины, одетые в траурные одежды. И в церкви в этот день было отпевание. С последующими поминками прямо во дворе. Мы сидели на террасе. Пили кофе. Ели омлет и гренки. Улыбались.

– Так, давайте зайдем в дом. Это неприлично. – Мама очнулась первой.

– Зачем в дом? – ахнула тетя Наташа. – Так интересно! Совсем не как у нас!

– Хорошо, теть Наташ, вы оставайтесь, дети – в дом! – велела мама. Настроение у нее резко испортилось, и до конца дня она была рассеянной, задумчивой и грустной. К тому же ей пришлось разбираться с кухонной плитой, оказавшейся сенсорной, и мама давила на кнопочки так, что чуть палец не сломала. Плита при каждом нажатии отзывалась тревожным пиканьем. Мама даже пыталась разговаривать с плитой, полагая, что если плита отвечает на прикосновение пальца, то понимать человеческую речь она уж точно должна.

Папа в это время разговаривал с кондиционерами. Кондиционеры – его слабость, страсть и жизненная необходимость. Папа обычно выставляет температуру на 18 градусов. Наша жизнь превращается в мелкие перебежки из дома на улицу – чтобы согреться и опять нырнуть в стужу, которую папа считает приятной прохладой. Дядя Боря разбирался с телевизором, выбирая себе один-единственный канал для просмотра. Поскольку за его действиями пристально следила моя сестра, дяде Боре пришлось выбрать канал с мультфильмами и детскими развивающими программами, причем на французском языке, который они с Симой смотрели с большим интересом, не понимая ни слова.

Поскольку только мне не нашлось занятия, мама немедленно закричала:

– Почитай Даррелла!

От Даррелла меня спасла кошка. Та самая, которая все это время за нами приглядывала. Кошка сидела на пороге в проеме открытой двери и смотрела строго.

– Брысь, – сказала ей мама.

Кошка даже не моргнула.

– Она тебя не понимает, – сказал я.

– Все она понимает. Ну-ка брысь, я сказала!

Кошка все-таки моргнула и сделала шаг назад.

– Я не буду тебя кормить, даже не проси, – заявила мама.

Кошка сидела и смотрела даже не на маму, а куда-то сквозь маму.

– Кошка! – закричала Сима, оторвавшись от мультика.

– Давай ее покормим! – обрадовался дядя Боря.

– Нет, я сказала! Никаких приблудных кошек в моем доме не будет!

Кошка посмотрела на маму, потом на Симу с дядей Борей, которые в нерешительности застыли у холодильника, и никуда не ушла, решив, что преимущество на стороне девочки и мужчины. Все-таки кошка неплохо разбиралась в человеческой психологии. Сима уже достала из холодильника кусок колбасы, а дядя Боря – пакет молока.

– Только не рядом с домом! – крикнула им вслед мама. – Отведите ее подальше!

– Нужна тарелка для кошки, – сказала Сима, которая очень придирчива к посуде и ко всему остальному, например, к полотенцам, местам за столом, еде, напиткам, в общем, ко всему. Однажды выбрав себе стул, Сима будет сидеть только на этом месте, и никто другой не имеет права его занимать. Что касается тарелок, вилок, стаканов, то маме приходится возить с собой Симину посуду, даже если мы едем в гости. Из чужой тарелки моя сестра есть не станет ни за какие коврижки. В том смысле, что, даже если коврижкой будет пирожное или мороженое, все равно не будет. У нее железная сила воли. Мама считает, что она пошла в нее.

Мама знает, что спорить с Симой – себе дороже. Поэтому выдала ей блюдце и вернулась к общению с плитой, которой начала немедленно жаловаться.

– Ну вот почему ко мне сразу сбегаются все животные в округе? – спрашивала мама сенсорную плиту, буравя взглядом конфорку, которая никак не желала загораться. – Я не люблю животных. Никаких. А они ко мне приходят! Теперь я должна буду кормить еще и кошку! Мало мне родных, так теперь на моей голове будет спать еще и кошка! Не удивлюсь, если она нагадит на диван. Неужели других сердобольных соседей в округе нет? И вообще – почему я должна жалеть ее и кормить? Мы же не кормим бабочек, жуков, ласточек и кто еще там в саду живет. Почему я должна непременно кормить кошку? Пусть идет и живет рядом с рестораном, там, во всяком случае, есть объедки. А у меня объедков нет! У меня и продуктов нет! Надо найти магазин, овощную лавку, рыбака. Наверняка здесь есть рыбак, который сможет привозить нам рыбу! И фрукты! Нам нужны фрукты! И мясо! Интересно, в этой деревне есть мясная лавка? Господи, все на мне! Почему все всегда на мне? Но даже если я найду мясо, как я его приготовлю? Это не плита, это издевательство какое-то! Почему она не включается? Что я не так делаю?

– Мама, звук! – В дом ворвалась Сима. – Звук!

– Что? Какой звук?

Звуком, который так впечатлил мою сестру, оказался крик в мегафон. Мужской голос что-то кричал – монотонно, на одной ноте, протяжно и даже, можно сказать музыкально.

– Что он кричит? – прислушалась мама.

– Я не знаю, что это за язык, но точно не греческий и не английский. И не итальянский. Не польский, не немецкий. Странный какой-то язык, – заметил папа.

Папа у нас знает много языков. Перед каждой поездкой он штудирует разговорник и старается выучить хоть несколько фраз, чтобы быть вежливым в стране пребывания. При этом мама понимает куда больше его. Вот и сейчас она как ошпаренная отскочила от плиты, натянула платье поверх майки и шортов, обула папины сандалии и кинулась на улицу так, будто ее не просто ошпарили, а облили кипятком с ног до головы. Следом, нацепив зачем-то халат и лифчик тети Наташи поверх платья, побежала Сима. Дядя Боря поковылял следом. Ну и мне пришлось, поскольку папа смотрел на меня умоляюще. Когда он так смотрит, это означает, что он на меня рассчитывает как на единственного разумного человека в доме.

Мама выскочила на перекресток и замахала руками. При этом она кричала: «Стоп! Стоп!» – и в своем наряде была похожа на сумасшедшую. Рядом махала руками Сима, подражая маме. Дядя Боря вторил маме: «Эге-гей! Эге-гей!» – но тихо, практически себе под нос.