Вилла "Инкогнито" - Том Роббинс Страница 7

Тем не менее проснулась она отдохнувшей.

– Как ты думаешь, это правда, – спросила она, потянувшись и окончательно сбросив с себя пелену сна, – что пчелы изобрели арифметику, и это вывело богов из себя?

– Понятия не имею, о чем ты, – проворчал Тануки.

Водрузив на блюдо из коры горку сушеных ягод и сашими из форели, он подал ей завтрак в постель. После чего исчез на сорок восемь часов – отправился в набег на ближайшую деревню, дабы раздобыть мешок риса для нее и, вероятно, каплю-другую сакэ для себя, а Михо осталась хозяйничать в пещере. Началась их новая жизнь.

* * *

Для Михо пещера настолько же отличалась от буддистского монастыря, насколько монастырь отличался от деревни, где она выросла. Впрочем, она довольно легко приспособилась: ей было там уютно, комфортно и даже привычно. Оно и понятно, ибо помимо очевидных утробных ассоциаций, в ДНК каждого человека сохраняется достаточное количество собственно пещерной памяти. Не говоря уж о пещерном наследии.

Когда обезьяны слезли с деревьев и научились пользоваться острыми предметами, они вынуждены были перебраться в пещеры, где нашли защиту не только от хищников, но и от стихии, что оказалось актуально, поскольку они начали терять шерсть. Со временем они приноровились отображать на стенах пещер свои охотничьи фантазии, что поначалу было попыткой практической магии, а потом стало приносить странное и неожиданное удовольствие.

Шло время. Искусство сошло со стен и превратилось в ритуал. Ритуал стал религией. Религия породила науку. Наука привела к большому бизнесу. Бизнес же, если не сойдет с пути ненасытного потребления, приведет тех, кому удастся выжить, обратно в пещеры.

Остается только предполагать, был ли такой синопсис человеческой истории закодирован в генах Михо, и эта загадка под силу лишь умам, подобным тем, что собрались на вилле «Инкогнито». Одно можно сказать наверняка: Михо куда проще было приспособиться к жизни в пещере, чем к жизни с Тануки.

Право слово, ей не в чем было его винить. Ни одно из подобных ему созданий не прилагало столь искренних усилий, но, увы, семейная жизнь не была его призванием. Как ни трудно в это поверить, но Тануки в случаях, когда нужно было угадать потребности женщины или уловить перемену в ее настроении, становился еще беспомощнее среднего мужчины. Например, он заставлял ее таскать воду из ручья и собирать дрова (огонь ему был нужен не для тепла, ему просто нравилось все жареное), когда ей уже не следовало поднимать тяжести. Он никак не мог взять в толк, почему они не могут поочередно или вместе побарабанить всласть по ее округлившемуся животу. Несколько месяцев она приучала его не мочиться в местах, отведенных для приема пищи и сна. А в ночи полнолуния тануки со всей округи собирались у пещеры поплясать и побарабанить, и когда она, притомившись, отправлялась спать, то не могла с уверенностью сказать, кто приходил ее трахать – ее Тануки или пришлый тануки (или целая толпа тануки). На физиологическом уровне это значения не имело, поскольку оргазмы сыпались с той же частотой и интенсивностью, но на эмоциональном…

Эти же эмоции руководили ею, когда она донимала Тануки просьбами устроить хоть какую-нибудь брачную церемонию. Называл же он ее своей женой. Он не то чтобы возражал против свадьбы, просто не знал, как это устроить. В конце концов он попросил совета у лиса. Кицунэ счел идею женитьбы тануки на женщине нелепой и бессмысленной, но именно поэтому она ему и понравилась. Это должно было по крайней мере вызвать гнев как людей, так и богов, и Кицунэ, известному борцу за улучшение человеческой природы, а к тому же главному посланцу богов на земле, было отлично известно, какие существенные преимущества и тайное удовольствие можно извлечь из нарушения табу.

Брачная церемония, предложенная лисом, оказалась синтоистским обрядом, знакомым Михо с детства. Он называется сан сан ку до – трижды три девять раз: присутствующие рассаживаются кружком, и синтоистский священник разливает теплое сакэ. Чаша с сакэ трижды проходит по кругу, и каждый, получивший ее, делает по три глотка за раз. Когда последний из участников церемонии делает девятый глоток – банзай! – священник объявляет пару мужем и женой. Кицунэ вызвался исполнить роль священника.

На таких условиях Тануки, надо ли говорить, охотно согласился стать женихом. Думается, излишне упоминать, что ни священник, ни жених не удовольствовались девятью глотками сакэ. Чаша не переставала ходить по кругу. Снова, снова и снова… В конце концов Михо решила, что она сочеталась браком не менее двенадцати раз, а что до барсука и лиса, то их союз получился столь неразрывным, что никакой суд, трудись он денно и нощно в течение года, не смог бы их развести.

* * *

Дитя явил ось под дуновение летнего ветерка. Михо по-животному присела на корточки над бамбуковой циновкой и выродила его без особых мучений. Как она описывала это позже, у нее часа два тянуло низ живота, после чего из утробы вывалилось нечто вроде комка сливового джема. Стало скользко, мокро и щекотно. Словно головастик выскочил из соломинки для коктейля.

Родилась девочка, и она была само совершенство. Ну да, именно – само совершенство. У нее был материнский слегка кривоватый нос. Однако он никоим образом не напоминал рыльце. И уши ее не тянулись к Полярной звезде. Она была замечательно лысой – с головы до кончиков крошечных пальцев, десны ее были лишены и намека на зубы – как «гуманный» капкан, а о размере мошонки и вопроса не вставало. Собственно говоря, единственной внешней чертой, унаследованной ею от отца, была глуповатая, однако завораживающая усмешка, дразнящая улыбка тануки, одновременно радостная и свирепая, веселая и угрожающая.

Тануки был жестоко разочарован. Он потратил почти год, и это награда за его подвиги и жертвы? Обыкновенное двуногое отродье! Каких и так полным-полно.

Что ж, справедливо подмечено. Однако это дитя было не совсем обычным. Улыбка-то его. И при нужном освещении во взгляде девочки читалось что-то древнее и позабытое. Его пленило то, что она вечно пускала пузыри. То, как она писала где угодно и когда угодно – в точности как он. Как с бесстрашным простодушием цеплялась ручонкой за его лапу.

– Мы назовем ее Казу, – сообщил он Михо, проведя почти две недели в раздумьях.

Поскольку казу называли липкую сладковатую жижу, что скапливается на дне фляг с сакэ, Михо обрадовалась, посчитав выбранное имя знаком отцовского одобрения.

И действительно, шли месяцы, и Тануки любил дочь все больше и больше. Эта любовь была взаимной. Тануки приводил Казу в полный восторг, что вполне понятно. У нее единственной в мире отцом был плюшевый зверек. Играя друг с другом, они сами были похожи на игрушки.

Приятно было бы сообщить вам, что эта правдивая история движется к неминуемому и счастливому концу. Но – увы…

* * *

Когда голые обезьяны окончательно отбились от рук, богам опостылела земная жизнь. Они перенесли свою обитель в высшие сферы, и хотя их влияние на земле оставалось весьма существенным, с течением веков оно становилось все более скрытым и косвенным. К тому времени, о котором мы ведем рассказ, и в тех краях, где все это приключилось, они не слишком часто вмешивались в дела смертных за исключением того, что касалось соприкосновения человека с миром природы. Именно поэтому, как Кицунэ и предсказывал, брак Тануки и Михо привел их в ярость. И лишь настойчивые просьбы Кицунэ (хитроумный, изворотливый лис был для Заоблачной Крепости бесценным посланником) уберегли супругов от божьей кары.