Грязный лгун - Джеймс Брайан Страница 7

Демоны не всегда выдают себя.

Порой они скрываются за лицами знакомых людей, людей, которым доверяешь. Иногда они причиняют тебе боль в течение долгого времени, делая больно по чуть-чуть, в мелочах, до тех пор пока их не становится слишком много и они не начинают тебя душить. Иногда они бьют стремительно — резкий взмах руки, и кулак украшает твое лицо синяком.

Иногда это посторонние, которые не торопятся лезть в драку.

Демоны — это те, кто заставляет тебя ненавидеть самого себя, они дают тебе понять, что ты маленький и слабый, что они сильнее и всегда будут сильнее.

Рой — демон.

Я узнал в нем демона с первого взгляда.

Его поджатые губы — как слизняки, прячущиеся от солнца. Голос демона, звучащий из уст Демона. Сила ненависти в его руках. Весь он словно адский огонь в человеческом обличье.

Моя мама не демон. Просто она для них легкая добыча. Они липнут к ней, потому что она пьет и больше не может отличать их от остальных. Им легко одурачить ее. Через нее им легко подобраться ко мне.

Рой обманул ее.

Бывало, он приводил ее домой под утро. Ему приходилось поддерживать ее и помогать пройти через крошечную прихожую трейлера. Он бросал ее в спальне, чтобы она проспалась до вечера — чтобы следующей ночью повторить все опять.

Мне никогда не нравилось, когда он приходил.

Мне никогда не нравилось, что он вел себя как хозяин.

— Тащи пойло сюда! — кричал он мне из гостиной.

Иногда это было:

— Сготовь мне пожрать!

Или:

— Эй, засранец, подымай свою ленивую задницу и бегом в магазин!

Если я делал вид, что не слышу его, он вставал с дивана и шел ко мне в комнату, колотил в дверь, пока я не открою, а затем тащил меня за ухо на кухню.

— Мать твою, я знаю, что ты меня слышал, говнюк! — орал он. Потом обычно посмеивался, глядя, как я наливаю ему выпить или делаю бутерброд. В такие моменты я старался на него не смотреть.

— Из тебя бы вышла хорошенькая служанка, — говорил он, и я чувствовал, что мое лицо пылает от гнева.

Когда ему не нравилось, как я на него смотрю, он бил меня — в основном по телу, чтобы не было видно следов, но иногда и по лицу, и я чувствовал, как кости трещат под его кулаками.

— Это научит тебя уважать меня! — И пускал в ход кулаки.

Иногда было проще не пересекаться с ним.

По утрам я уходил в школу раньше, чем они возвращались, а потом оставался у Ласи, пока они снова не уходили на ночь. Когда его не было, я пытался отговорить маму встречаться с ним. И она соглашалась, когда была трезва. Она заводила одну и ту же песню, что есть только я и она, что она возьмется за ум, что мы одна команда и вместе мы все исправим.

— Только мы и остались в этой разрухе, — говорила она, оглядывая наш дом, где были разбросаны пустые пакеты из-под молока и коробки от полуфабрикатов.

День или два все шло нормально.

Потом приходил Рой, просил прошения за то, что дрался с ней, за то, что избил меня — в тот вечер он признавал себя виноватым во всем, в чем бы она ни находила его вину. По крайней мере до того момента, когда ему удавалось затащить ее в бар.

Потом стало хуже.

Мать спивалась все больше и больше. Я почти не видел ее — только когда она отсыпалась в своей спальне после очередной попойки. Когда же мы встречались, она с трудом понимала, кто я, помнила только, что я тот, кто постоянно ее достает, пытаясь вразумить.

Она не хотела, чтобы я вертелся под ногами, напоминая ей, что когда-то она была жива. Она не хотела, чтобы я стоял на пути ее очередной бутылки. Ей становилось стыдно при одном взгляде на меня.

— Убирайся! — кричала она, когда я тихонько пытался ей объяснить, в кого она себя превратила, или то, что Рой — полный ублюдок.

Она хотела, чтобы я ушел, а он остался.