Коулун Тонг - Пол Теру Страница 7

Чеп нашел способ коснуться этой скользкой темы в разговоре с матерью. С улыбкой, пожимая плечами, он сказал:

— Не подумай только, что я ему это ставлю в вину…

— А я, наоборот, ставлю, — отозвалась мать, закашлявшись от негодования. — Он ни одной юбки не пропускал.

Отец не упал в глазах Чепа. Напротив, ему стало казаться, что, посещая в обеденный перерыв «Киску», «Бар счастья» и «Чжуна», он продолжает семейную традицию.

В заведениях работали китаянки, филиппинки, вьетнамки, порой попадались евразийки; в большинстве своем молодые и хорошенькие — с ними было легко. Если ты живешь с матерью и твоя мать — Бетти Маллерд, без девушек не обойтись. Они ничего от него не требовали, цены назначали мизерные, да и то больше половины шло маме-сан. Это же не Ваньчай или Цим Шацзуй с нелепыми клубами, где ошиваются местные гуэйло и туристы: вот где самая дороговизна, «давай-давай, мистер, только тири тыща». В Коулуне он просто-таки дома.

Итак, у него, совсем как у отца, появилась своя тайна — возможно, единственное, чего о нем не знала мать. Потому-то Чеп и дорожил этой тайной. Только она давала ему силу. Он подумывал признаться мистеру Чаку, подозревая, что старик и так в курсе, — эти китайцы умудряются, не раскрывая рта, все обо всех выведать, — но когда, запинаясь, приступил к исповеди, мистер Чак оборвал его. Чеп навсегда запомнил предостережение мистера Чака.

— Тайна остается тайной, только пока ее хранишь, — сказал мистер Чак и улыбнулся.

Лишь спустя годы Чеп осознал всю мудрость старика. К тому времени он стал завсегдатаем курятников и караоке-баров в Мун Коке, куда гуэйло не ходили вообще. Свидания были краткими, по большей части беззвучными, страстными и торопливыми, потому что ему надо было возвращаться на фабрику или к матери. Да и девушки тоже ужасно спешили, хотя, будучи опытными профессионалками, не подавали виду.

Как-то в Коулун Тонге, в «Киске», Чеп заметил в укромной кабинке мистера Чака — точнее, его отражение в зеркале. Девушка рядом с ним тоже показалась знакомой — он и сам с ней наверняка бывал. С того дня Чеп начал лучше понимать старика. Этим девушкам можно было сказать все что угодно или вообще ничего не говорить. В Крикет-клубе он слышал, как мужчины, толкуя о девушках из баров, жалуются: «Ну просто ноль эмоций». Точно сказано. В том-то и состояло их величайшее достоинство: они ни на что не претендовали, ничего не требовали, ни на что не надеялись. Они воплощали собой скоростной, ничем не отягощенный секс «ну привет — ну пока». Единственная задача — ублажить тебя, а сами они как бы и ни при чем. Свои чувства они приберегали для других сторон жизни. Работницы «Империал стичинг» — взять хоть самых хорошеньких, Мэйпин или А Фу — никогда не заявляли, что работа им не нравится, но и не говорили, что нравится; просто садились и работали. Ты им платишь, они делают свое дело и уходят. Девушки из баров — точно такие же. Это их работа, и они согласны выполнять чуть ли не любое приказание. Их главный талант — умение исчезать в финале, оставляя Чепа наедине с самим собой. Он предпочитал девушек попроще, молчуний. Разговоров не терпел. Юмор, считал он, в моменты интимной близости неуместен. От шуток он терялся, начинал чувствовать себя идиотом. Филиппинки — как правило, неплохо владевшие английским — не нравились ему, потому что пытались острить.

Мэйпин была хороша собой. И работала отлично. Однажды она засиделась в его кабинете уже после окончания рабочего дня — они обсуждали рисунок одной эмблемы. «Я не хочу вас задерживать». Она не уходила. «Ничего, мистер». Она сидела на диване. Он встал из-за стола и сел рядом. Прикоснулся к ней, поцеловал. «Вам это приятно?» Она молчала. Молчание — знак согласия. Вот так, как водится в Гонконге, Мэйпин и вошла в число его любовниц.

Он завоевал Мэйпин тем, что относился к ней как к курочке, как к птице феникс. Он ничего от нее не ожидал, кроме удовлетворения его желаний, а после всегда вручал ей вознаграждение — деньги или подарок. Она утверждала, что предпочитает подарки; он же подозревал, что ее больше устраивают деньги. Он старался, чтобы другие фабричные девушки не узнали, но они наверняка знали — тут все всё про всех знают. Семьи у Мэйпин не было. По ее словам, она приехала из Китая несколько лет назад. Она снимала комнату на пару с другой девушкой, А Фу, у которой в Гонконге тоже никого не было. Чеп не отказался бы переспать и с А Фу, но понимал, что это все усложнит. Когда они уехали из Китая и как им это удалось, подруги не рассказывали. Наверно, обе были «неим» — нелегальные иммигрантки… впрочем, какая разница? Это не Китай, это британская колония, где «Юнион Джек» реет над публичными домами и фабриками, барами и банками, полицейскими участками и Домом правительства.

Свои дела Чеп обделывал после обеда и ранним вечером, в промежутке между работой и домом, между своей фабрикой и своей матерью.

Под материнским кровом прошли чуть ли не все дни и ночи его жизни. Каждый вечер они вместе ужинали в Альбион-коттедже. В рестораны ходили редко — оба не любили блюда китайской кухни и из принципа отказывались их есть. Пока не появилось телевидение, они слушали «Радио вооруженных сил», да и сейчас часто включали зеленый приемник величиной с хлебницу, который сильно нагревался, если работал долго.

Бетти посещала скачки в «Счастливой долине» и Ша Тине, но никогда не теряла головы. «Так, играю по маленькой». Свои ставки она страховала, пользуясь способом, называвшимся на гонконгском ипподроме «квинелла», — выбирала лошадей, которые займут первое и второе место в одном заезде. В дни скачек она, вооружившись биноклем и тарелкой жареной картошки, обычно восседала в ложе для членов клуба. Чеп состоял в Гонконгском клубе — как ранее его отец, — а также в Крикет-клубе, но не ради крикета, а ради лаун-боулинга. К службе он ходил в собор Святого Иоанна. С мистером Чаком Чеп сталкивался на фабрике все реже, но как минимум раз в месяц показывал старику бухгалтерские книги, накладные, платежные ведомости, отчетность о доходах и производственных расходах предприятия.

— Хорошо здесь, прохладно, — однажды сказал ему посетитель в закройном цехе. Стоял обычный гонконгский май, и весь город изнывал от духоты. — Отличные кондиционеры.

Но кондиционеров на фабрике не было — только открытые окна и сырые кирпичи, вентиляция и тень. Фэн шуй в идеальном равновесии.

Чепу исполнилось сорок. Он бросил курить. Его отец курил, и мать тоже. Когда на фабрике выпадал неудачный месяц, Чеп выкуривал по три пачки в день; скоро кожа его предплечий сделалась бурой, цвета копченой селедки, а из пор вместе с потом, как ему чудилось, стали выделяться ядовитые испарения. В горле пересыхало, глаза чесались, пальцы дрожали. Прожить без сигарет один день оказалось несложно — даже чуть полегчало. Но спустя два дня тягу к курению пришлось подавлять усилием воли. Он сосал леденцы, вышагивал из угла в угол, орал, даже лаял. И почти совсем перестал пить, потому что от алкоголя курить тянуло еще пуще.

Он надеялся, что в итоге отказ от курения мало скажется на его здоровье. Но в нем произошли глубокие и неприятные перемены. Перестав курить, он стал совсем другим — поглупел, располнел, превратился в невротика с хроническим несварением желудка. У него появилась привычка делить свою жизнь на два периода — курения и воздержания. Он гордился собой, испытывал некоторое самодовольство от того, что сумел бросить, и в то же самое время оплакивал разлуку с сигаретами. И страдал.