Дом золотой - Светлана Борминская Страница 7

У тети Фаи было большое богатство. Угадайте, какое?

Ни в жизнь не угадаете! У тети Фаи было четыре зуба, что в шестьдесят девять лет для русской женщины навроде четырех бриллиантов. Даже многовато, пожалуй. Два сверху – два снизу. Жуй – не хочу.

Так что, когда тетя Фая улыбалась, открывая полный четырьмя зубами рот, соседский дед Сережа, тот самый, таял от восторга и в ответ бахвалился своими двумя.

– Выходи за меня замуж, Фаина, – прижав руками сердце, чтобы не выпрыгнуло, просил дел. – Файка-душа! У тебя корова, у меня пара кур. Заживем!

– Я высоких люблю, Сереж, – безмятежно делилась сокровенным тетя Фая.

– А я и есть самый высокий, – становясь ботинком на сапог, убеждал дед Сережа строптивую Файку. – Ну, на нашей палестинке у реки!

– Да тебя, Сереж, из-за смородины и не видно, – заглядывала за куст тетя Фая.

– Душа моя, да ведь…

– Пора мне, Серый, вечерняя дойка, – тетя Фая поднималась, оправляла длинный подол в коричневых цветах и быстрым шагом от греха подальше шла домой.

Дед Сережа крякал, принципиально не глядел Фаине вслед, потом все-таки вздыхал и посматривал, но так, незаметно, как Фаинушка идет к дому.

Близнецы ржали в кустах и вдруг стихали, чтобы через пару секунд со сдавленным «а-а-а-а» орущим клубком выкатиться на тропу.

Дед Сережа снова крякал, морщился, думал недолго, махал рукой и косолапо шел разнимать свою мелкую плоть и кровь.

– Глаза ж друг дружке повыбиваете! Санька, убивец, отпусти Серого!

– Чего-оо?! – вырывался Санька, рубашка трещала в дедовой руке.

В итоге у деда оставался Санькин воротник и растерзанный Серый, который был послабей братца.

А тетя Фая, подоив корову, шла через сени в дом и вдруг вспомнила:

– Кошки-то нет!

Первую ночь и первый день Фаина Александровна как бы и не заметила пропажи. Лето – дела-дела-дела… С Малышкой, садовые, огородные, молоко не продашь – скиснет. Пропадет. Так что не жалко и отдать. Позовет вечером соседок победней и нальет по бидону. И тихо говорит: «Настя, молчи, и ты, Анюта, а то, кому продаю, начнут ругаться!» Анюта с Настею кивали и шли к своим домушкам, хоронясь и улыбаясь.

А на вторую ночь уже засыпала почти и вдруг вспомнила, что не видит свою дымчатую и огромадную кошку уже второй день.

– Боже мой! Тиша! Тиша!

И выскочила на крыльцо. На улице за дверью сидели котята и смотрели в темноту. Тетя Фая запаниковала, так ее и застала Маруся Подковыркина, которая спрямила путь и по-свойски шла через Файкин огород.

– Ты чего? – встала Маруся у калитки и положила на травку две сумки с хлебом, сахарным песком и двумя кружками ливерной колбасы. – Не очень-то на мою колбасу рассчитывайте, – прикрикнула Маруся на нюхающих колбасный дымок сливочного и в полоску котят. – Брысь! Брысь! Нахлебники… С коровой чего?

Тетя Маруся корову любила. Если б не корова, то есть молоко, разве в семьдесят бы так бегала? «Ни за что! Ни за хрен!» – отвечала сама себе тетя Маруся, не стесняясь в выражении чувств. Комплексы уходят, когда приходит старость.

– Я не могу! – всхлипнула Фаина и села на ступеньку. Пахло городским пыльным туманом и рекой. Мокрая ночная тишина.

– С коровой? Да? Что? – зачастила Маруся. – Может, полыни объелась? Или осокой язык порезала? Так пойдем… пойдем ей язык зеленкой намажем, а? Не плачь, чего ты плачешь?

– Они гоняются друг за дружкой целый день и выдирают лапами хвосты! Да, Маня, да! Выдирают! – всхлипнула Фаина и посмотрела на Марусю.

– Кто?! – остолбенела Маруся.

– Котяты, они, гоняются за хвостами друг дружки и вполне могут их откусить, целый день дрались, – показывая пальцем на котят, которым до колбасы оставалось только лапу протянуть. Маруся, увидев такой беспредел, затопала ногами и, прижав сумку с колбасой к груди, снова взглянула на тетю Фаю. Взглянула с сомнением, очень уж вытянулось у Маруси лицо.

– Бесхвостый кот, что может быть печальней? – тем временем спросила Фаина у Маруси.

У Маруси лицо еще больше вытянулось.

– А Тишка где? – прокашлявшись, не сразу, но спросила Маруся с таким видом, словно ее разыгрывают. – Чего она их распустила?

– Нету, пропала, – развела руками Фаина и вытерла слезы. – Вторая ночь уже… Я помру без нее! Я ее так люблю-ууу…

– Гуляет с котами, – удивленно выговорила Маруся и поглядела долго-долго на свою подругу.

Свет из сеней протыкал указкой царящую ночь.

– У Надьки просидела, – поежилась Маруся. – Пойду я, Фай, – а про себя подумала:

«Об кошке плачет! Во еще! Заговариваться Фаинка начала, а ведь еще жить сколько!»

Утро. Клочки тумана над асфальтом. Тетя Фая не спала, ждала Тишку.

– Какая! Гулена! Издевается! – ругала кошку Фаина.

Ходила по улице, звала. И несколько кошек вышли на зов.

– Не меня зовешь? – спрашивали они.

– Не, нет, не тебя, – объясняла Фая и шла дальше.

«Погуляла бы с котом и шла домой, большая мышь пропала, большая ручная мышь, она дается на руки! Что с ней сделали, с моею Тишею? Дверь-то я забыла закрыть и двор не заперла, а во дворе корова, уведут!» И тетя Фая побежала обратно к своему дому и тогда-то провалилась с мостков в канавку, исцарапала обе ноги.

– Что я? Кошку ищу, по кошке плачу, – выбравшись из канавки, ругала себя тетя Фая. – А не могу я, горе у меня, хорошая кошка – изрядная потеря! – Не замечая, как снова плачет по кошке, тетя Фая дошла до дома и остановилась.

Кому сказать, не поверят, но кошачьи глаза очень мало отличаются от человеческих. И любовь – она или есть, или ее просто нет. А где нет любви, нет и слез.