Любовь. Красное и белое - Давид Беньковский Страница 7

— Машина, машина… — Майка немного успокоилась, но еще всхлипывала. — Павел, я не машину имею в виду, мне бы хотелось просто с тобой сесть и поговорить иногда, чтобы ты мне улыбнулся. Ведь улыбка ничего не стоит, Павел, — сказала она, утирая слезы.

— Ну конечно, Маечка, — согласился я, изо всех сил изображая улыбку. — Вот именно, давай поговорим о твоей машине, вот увидишь — твоя жизнь изменится! — Улыбнулся еще шире. Потому что мне вдруг пришло в голову, что те дни, когда у нее месячные, она могла бы проводить в своей прелестной машине. Пусть ездит по городу и всхлипывает за рулем.

И Майя, вдохновленная моей идеей, начала заниматься правами. Сдала на права с первого раза, что меня удивило. Но без моей помощи не обошлось. Еще бы! К примеру, она звонила, когда у нее сигнализация заблокировалась и машина не заводилась. Я приезжал, снимал блокировку, прямо как настоящий опекун. А однажды Маечка на заправке растерялась — не знала, куда бензин заливать, и я вышел из машины, поскольку мы вместе были, и показал.

— Вот здесь находится крышка бензобака, откручиваешь ее и наливаешь. — Я объяснял, а работник заправки понимающе улыбался. Еще моя Маечка не знала, какой бензин заправлять в ее маленькую, очаровательную дамскую машинку.

— Без свинца, его зеленым цветом обозначают, — сказал я и показал табличку. — Только, не дай Бог, не заправь соляркой, — она черным обозначается. — И нахмурился, чтобы жена лучше запомнила.

«Павел, ты такой умный, все знаешь», — говорил ее взгляд. Но только взгляд, потому что на заправке она молчала и не говорила, как когда-то: «Павел, ты такой замечательный!» А ведь я и вправду был замечательным, я был замечательным Главой Семьи.

Дед и Отец в одном лице вышел из туалета и направился в свою комнату — комнату для гостей. Прохаживается — слышно бряцание шпор. Ходит медленно, но ритмично. Может, его опять простата беспокоит? Отдохнул бы немного, прилег. Должно быть, пребывание в туалете его окончательно вымотало.

А я, голодный, пошел на кухню. Разумеется, ничего не приготовлено, ничего меня не ждет. Заглядываю в холодильник. Достаю колбасу, хлеб, масло. Черт возьми, сам все должен делать! А я так устал на работе, сил нет. А Майи все нет. Получается, я сам должен ужин приготовить и в одиночестве его съесть. А если Дед это увидит? Что тогда будет? Нервно оглядываюсь. Бутерброды делаю быстро, украдкой, как можно тише чтобы Дед не услышал, не пришел, не увидел, потому что это стыд, позор. Чтобы мужчина, Юрист один ел — это еще полбеды, но чтобы сам готовил, резал, намазывал, сам доставал тарелку и накладывал! Скандал, скандал, скандал! А если все это делает мужчина, уставший на работе, Юрист, пришедший домой после трудового дня, Глава Семьи, кормилец, на содержании которого находится семья, человек, занимающийся серьезными и важными делами в собственной Юридической Конторе? Какой стыд, какой позор! Поэтому я делаю столько бутербродов, сколько быстро могу съесть, от масла отказываюсь, тарелку не беру, ем быстро, украдкой, проглатываю большие куски и прислушиваюсь: не бряцают ли поблизости шпоры, не идет ли на кухню Дед? Только бы он этого не увидел! Ну как ему объяснишь, почему я ем один и сам себе готовлю? Как? Почти давлюсь! Ем еще быстрее. Даже встал так, чтобы хлеб с колбасой мог выбросить в раковину, притворившись, будто просто так зашел на кухню, но сам себе ничего не готовлю.

А однажды она впервые повысила на меня голос. Орать на меня стала. Скандалы мне устраивать начала. Как она могла? Как посмела? Кричала так, что соседи, должно быть, слышали! И я еще должен сам себе готовить! А она орала, как баба базарная, как говорит Дед и Отец в одном лице.

— Тебя целыми днями дома нет! Только контора да контора! — так она однажды начала. — Возвращаешься вечером, закрываешься в своем кабинете. — Кастрюля выпала у нее из рук в мойку в нашей кухне, объединенной с гостиной, и такой грохот от этого стоял! — Может, ты вообще не будешь домой приходить из этой своей конторы? Поселись там. Не будешь тратить время на дорогу. Только одно на уме — работа. Кроме работы, ничего не видишь. — Она с трудом переводила дыхание. — Ты трудоголик. Решения и клиенты двадцать четыре часа в сутки. Тебе надо лечиться! Или садишься перед телевизором и переключаешь каналы. Пялишься в экран, как придурок! Как будто тебе лоботомию сделали. Слова мне не скажешь. И если не уснешь перед телевизором, значит, мне повезло, — процедила сквозь зубы.

Я онемел. Рот открылся, как у рыбы, которую волной выбросило на берег. Я долго не мог прийти в себя. Все не мог понять, не мог поверить в то, что моя Майя, моя маленькая Маечка стала разговаривать со мной таким тоном и такими словами. А где мягкость, где скромность и женская кротость? Откуда этот резкий тон и вульгарные, неуместные выражения? Это я трудоголик? Это я придурок? Мне лечиться надо? И все остальное. Моя маленькая Маечка — и такой выпад.

Я разозлился, ой, как же я разозлился! Да, я люблю свою работу! Люблю копаться в Законах и Постановлениях. Люблю мужской порядок и логику. Люблю ясный язык. Люблю думать и искать выходы из ситуаций, обдумывать факты и готовить решения в соответствии с Правом. Потому что когда я погружаюсь в материю Права, то становлюсь в каком-то смысле Законодателем. Сижу в кабинете за столом, поднимаю правую руку и рассматриваю ее. Сильная ладонь, мужская ладонь, по-настоящему твердая и большая. И в ней или меч, или законы, в соответствии с которыми надо жить. Такая мужчине роль испокон веков предназначена. Быть Рыцарем или Законодателем.

— Довольно морочить мне голову! — Так я отреагировал на ее крики. — Что ты имеешь в виду? Живешь, как в сказке! — сказал я повышенным тоном, поскольку уже не мог сдерживаться. — В деньгах недостатка нет, можешь делать все, что захочешь. И Малышу уже столько внимания не нужно, как раньше, ведь он уже на человека стал похож! Сиди и переводи. — Понизил голос, чтобы сказать самое важное: — Тебя бесит, что я поздно с работы возвращаюсь и что дома работаю? А ты не задумывалась, почему так происходит?! — Я снова повысил голос — меня все это взбесило, если не сказать, вывело из себя. — Разве ты, женщина, не видишь, что я работаю как вол, что я Юрист, что у меня собственная Контора и клиенты! Контора, Контора, Контора! — Тут я помахал перед ее носом указательным пальцем. — Ты хоть осознаешь, насколько это ответственная и важная работа? Способна ли твоя маленькая головка понять, какая это тяжелая ноша, как трудно быть Юристом, а тем более, иметь собственную Контору и заслужить доверие клиентов! — Теперь кричал я на всю квартиру. — Да куриные твои мозги хоть понимают, что все это для вас?! Ты посмотри, как мы живем: все можем себе позволить! Как вы с Малышом одеты! Ты можешь сидеть за своим компьютером сколько тебе влезет и писать всякую ерунду! Ты, женщина, думаешь, все это с неба падает? А когда я присяду перед телевизором, то отдыхаю, расслабляюсь, мне надо отвлечься от работы. Я просто расслабляюсь! Я для вас свои жилы рву, дурья твоя башка!

— Хватит орать! — Она тоже повысила голос, так что даже чашки в кухонном шкафу зазвенели. — Меня все это достало, а ты не понимаешь! Сижу здесь одна, как перст! — Закричала без всякого стеснения.

Как на базаре себя вела! Я почувствовал, что надо ее как-то успокоить, вообще не выношу женских криков. У меня руки затряслись. Ой как затряслись! Но ты, Павел, ни разу на женщину руки не поднял. Ни разу! И Дед и Отец в одном лице к силе не прибегал. Это, конечно, правда, что он привык говорить: «С женщиной — как с дверью, не заткнется, пока не хлопнешь как следует». Но ведь женщина для мужчины — величайшее сокровище, святыня. Пресвятая Дева тоже была женщиной, и поэтому, как Дед говорит, мы их всех должны уважать. Нельзя на них руку поднимать. Но по природе своей женщина существо неуравновешенное и голос может повысить. А нам нужно об этом помнить и по-мужски это сносить. Трудно, конечно, ой как трудно, но ты, Павел, мужчина и должен держать себя в руках!