Шырь - Олег Зоберн Страница 7

— Твоя мама? — спрашиваю.

— Нет, тетка. Мама в Америке, забыл, что ли? Где будем лодку проверять? Ею давно не пользовались.

— Зачем?

— На всякий случай, а то вдруг ты утонешь. Лет десять назад отец ловил с нее бычков и уклеек, с тех пор лежала под кроватью, могла рассохнуться. Нужен контрольный заплыв. Давай испытаем лодку в отстойнике, тут рядом. Или можно на Пироговском водохранилище.

— Лучше в отстойнике, Пирогово далеко, — говорю я. — Ты бы переоделся, зачем пиджак пачкать? У тебя же, например, роба есть.

— Ее кот обоссал, — Лева уныло улыбнулся, — невозможно носить. Хорошая была роба, много с ней связано воспоминаний. Пришлось выбросить. Только ромбик с эмблемой отпорол, оставил.

Когда-то мы вместе устроились на работу, обходчиками водопроводно-канализационной сети в Реутове. Получили фонари, каски, сапоги и стройотрядовские робы. А когда уволились, взяли эти вещи себе.

— Перед испытанием надо в магазин, — говорит Лева.

Я соглашаюсь.

В гастрономе душно, сломался кондиционер. Покупаем две бутылки сухого красного вина и вафельный торт.

Направляемся к водоему. Длинный тихий проулок. Между типовыми девятиэтажными домами впереди — желтый закат. Лева несет рюкзак, я — бутылки с теплым вином. На обочине, рядом с котельной, стоит старый грузовик-фургон с надписью «ХЛЕБ» — белым по голубому борту.

— Раньше в таких машинах людей увозили в тюрьмы, — говорит Лева, глядя на грузовик.

За жилым массивом — большой овраг, на той стороне его — промышленные строения, трубы, бело-серая гряда новостроек, а правее — за эстакадой, где город кончается, — лес.

Внизу в бетонных берегах большой прямоугольный пруд-отстойник.

Спускаемся по склону, по тропе. Здесь уже сумерки.

Неподалеку, за забором, деревянная церковь. Недостроенная колокольня, рядом гусеничный экскаватор с задранным в небо ковшом. По ту сторону забора появляются две большие овчарки, шумно дышат, высунув языки, смотрят на нас.

Лева велит им сердито:

— На место! Пошли вон!

Собаки почему-то послушно уходят.

— Помнишь, Лева, — говорю я, — как ты месяц назад по пьяни звонил мне и так ругал Бога, как будто надеялся на какую-то реакцию?

— Да.

— Чего это тебя тогда понесло?

— Да ничего, просто, наверно, скучно было, — отвечает Лева, перекинув рюкзак на другое плечо.

Располагаемся на пустыре между отстойником и церковным забором.

Пьем вино, жуем торт, присыпанный кокосовой стружкой.

— Я не верю своим чувствам, — вдруг встревоженно говорит Лева, — не могу верить, законы иллюзии непреодолимы, и поэтому — ебись оно конем, пусть все пропадает пропадом, пусть весь мир летит в пизду…

— Тотальный половой акт без любви — это путь в никуда, почти как детский алкоголизм, — отвечаю я.

— Ну да, да… тоже верно, — говорит Лева и опускается на колени перед рюкзаком. — Хорошо, пусть оно не ебется, пусть оно не конем, пусть ничего никуда не летит… Ведь я сам себе не могу казаться. Или могу, если захочу. Или не могу захотеть…

Помолчав, он продолжает бормотать:

— Я все равно сниму кино… Я после Липецка поеду в Грузию на войну, нужно в горах кое-что поснимать… Настоящая творческая работа… Было дело, в Боливии я высунулся из траншеи с камерой и получил тяжелую контузию. Поэтому теперь шепелявлю.

— Может, тебе пора жениться? — Я хочу отвлечь Леву от тяжелых дум, а то он слишком разнервничается.

И мы долго говорим о женщинах. Лева доказывает, что искать их надо не здесь, а в Хабаровском крае или на войне.

— У тебя, вообще, была хорошая женщина? — спрашиваю, жуя торт.

— Ага, как собачка. Бегала за мной. Хорошая была, но совсем безмозглая. Мы однажды поругались, а я так расстроился, что поехал за город. Электричка остановилась на какой-то дачной станции, и я ходил по лесу, думал о буйствах туристов, о шахтах со стратегическими ракетами, о чернике и бруснике… О ягодах, в общем.

— Давай съездим к кому-нибудь на дачу, — предлагаю я. — На выходных, а?

— К кому?

— К Ленке, у нее дом под Подольском. Помнишь Ленку из медучилища?

Лева отвечает, что ни на какую дачу нас никто не возьмет, что не те времена, что дачи тоже не те, а вот если достать профессиональную видеокамеру, то он бы поехал по давно задуманному маршруту, наснимал кина… Ему опять отчего-то томительно — сидит, согнувшись, покачивается, волосы закрыли лицо.

Я откупориваю вторую бутылку, прикладываюсь к ней первым и отпиваю почти половину.

Вспоминаю Левину тетку в комнате. Или — мать. Похоже, это все-таки его мать. Спрашиваю:

— Лева, а где твой отец?

— Помер. Он был зубным техником. Обычным зубным техником. Понимаешь?

— Нет, не понимаю, — отвечаю я. — Все это трудно вот так сразу представить и понять, всю вашу семейную жизнь.

— В отстойнике водятся большие бычки. Много, — говорит Лева. — Отец их на удочку ловил. А вон там, справа, где кусты, в болоте живут гадюки. Теплое болото. Они зимой не спят, тоже ползают. Я там в детстве лазил… Ща, погоди. — Он встает и идет к этим кустам.

— Куда ты?

Не отвечает. Удаляется.

Что-то ищет в темноте.

Вскоре вернулся — весь в грязи. Ботинки чавкают. Допивает вино. Вытряхивает из рюкзака лодку.

Накачиваем ее. Он дует в один сосок, я в другой. У лодки две камеры, для безопасности. Следует надуть получше. От напряжения у меня кружится голова.

Лева несет лодку к воде.

С бетонного берега осторожно залезаем в нее, садимся.

Лева гребет маленькими алюминиевыми веслами.

Останавливаемся на середине пруда.

На дно лодки натекла с Левы грязная жижа, и у меня намокли штаны. Он курит, покашливает. Сбоку, за промзоной, — отдаленный гул шоссе, с другой стороны — призрачно проглядывают сквозь испарения отстойника огни многоэтажек.

Лодка медленно, почти незаметно плывет, поворачивается: над головой Левы и огоньком его сигареты — то край темного неба в стороне, там пригородный лес, то розоватое свечение района. Сонно и незлобно облаивают кого-то на берегу, за оградой, храмовые собаки. Испытание проходит нормально.