Мачо не плачут - Илья Стогов Страница 7

Он еще раз сказал: «Два пива!» Рассказал, что покупает продукты в «SuperSiwa». Магазин хороший и очень дорогой. Только ездить далеко. Зато еда там лучшая в городе. И Светке очень нравится. А вот ездить далеко.

— Ничего, скоро будет машина. Скоро уже. Коммерсант... Животное, бля.

Он завел странную манеру поддерживать разговор. Ты задаешь вопрос, а он вместо ответа левой рукой чешет ладонь правой, кривя губы, смотрит по сторонам, делает глоток из кружки и начинает говорить совсем о другом. Если бы я не знал этого парня сто лет, я бы поверил, что передо мной настоящий, опасный гангмен.

— Ладно, пойду. Что делаешь после концерта?

— Пока не знаю.

Шут повел плечами.

— Хочешь, ко мне поедем? Светке тебя покажу.

— Ты с компаньонами?

— Ну да.

— Посмотрим. Я к вам еще подойду.

* * *

Самое интересное, что это я познакомил Шута с компаньонами. Тем летом он привез из Александрии бельгийский автомат и искал, куда бы его пристроить.

Автомат был совсем новый, весь в смазке. Массивный корпус, удобная ручка. Плюс два рожка патронов. Не знаю, как Шут провез его в страну. Хотя, похоже, у себя на корабле он мог замаскировать даже стадо дрессированных слонов. Перед автоматом он провез здоровенный пакет опия. Несколько месяцев пакет валялся у него дома, в шкафу с постельным бельем. Мама Шута ругалась, что опий жутко воняет. В конце концов он доехал до Правобережного рынка и кому-то его продал. Странно, что покупатель не оказался агентом УНОН1.

Встретиться с компаньонами договорились в Блинной на Гагаринской. Здесь подавали блинчики с полезными и вкусными алтайскими травками. Все тогда помешались на вегетарианстве. В том, как блины расползались под ножом, было что-то вагинальное. В Блинную ходила вся окрестная богема. Несколько раз я оказывался за одним столом с актером... не помню, как фамилия... он играл в фильме «Мой Муж Инопланетянин». Деньги нужно было, как в парижских кафешках, просто оставлять на столе.

Был летний вечер. В скверике на Гагаринской сочно зеленели тополя. Когда мы вошли, компаньоны уже сидели за деревянным деревенским столом. Перемазанные желтым маслом тарелки. Ягодки красной икры на ножах. Домашний блинный запах бросался навстречу и норовил лизнуть в нос.

Старший компаньон привстал со скамейки:

— Эдуард.

— Володя.

Шутом Володю звали потому, что у него фамилия Шутов. Мы поболтали о ценах на бензин, погоде, курсе доллара и общих приятелях. Я успел съесть блины и заказал чаю без добавок. Слово «элеутерококк» всегда напоминало мне название неприличной болезни.

Парни вроде компаньонов едят ни на что не похожим образом. Сочно почавкивают, вздрагивают могучим туловищем, языком облизывают передние зубы. Симпатичные официантки сгребали со столов купюры и мелочь.

— Ну что, пойдем глянем твою волыну?

Словарный запас Эдика всегда вызывал во мне внимательный восторг. Купюры определенного достоинства он называл жутким, дореволюционным словом «Катя». О том, что ходил есть, Эдик сообщал выражением: «А мы шанежки хавали!» Начиная вечеринку, каждый раз оглядывал присутствующих и объяснял:

— Сегодня без пацанских нахватов. Шаболд не пиздим, кошельки не подрезаем.

В машине я сел на переднее сиденье. Шута усадили сзади, между двумя компаньонами. Он достал из-под куртки автомат. Тот был завернут в тряпочку. Эдик покрепче закрутил тонированное стекло.

— Сколько?

Шут засуетился:

— Э-э-э... Ну, как?.. В общем... Да ладно... Я же...

Эдик посмотрел на него в зеркальце заднего вида.

— Короче... Я же это... Ну, вы лучше знаете... Я первый раз, да?.. Так что... А сколько дадите?

Эдик не менял позы и молчал.

— Я вам доверяю.

Тьпфу! Кто так делает? В глазах Эдика, как значок доллара в зрачках Скруджа МакДака, высветилось: «Лох!»

Шут мял пальцы и растягивал рот в улыбке. Ему было неудобно сидеть между мясистыми компаньонами. Эдик открыл бардачок и кинул сверток внутрь.

— Ладно. Посоветуюсь с пацанами. Встретимся, поговорим.

— Ну, это... Хорошо... А когда встретимся?

Шут чувствовал, что что-то пошло неправильно. Но, может быть, так и делаются НАСТОЯЩИЕ дела, а?

— Встретимся как-нибудь.

Эдик хищно улыбнулся.

* * *

Мама Шута была учительницей. Если я не путаю, у нее даже была медаль за педагогические заслуги. Еще не пожилая, высокая женщина с тонкими губами. В их причудливо спроектированной петербургской квартире у нее был отгороженный шкафом закуток. На столе с настольной лампой лежали стопки тетрадей и методических пособий. Мама не была занудой. Могла выпить вина с друзьями сына. Сама резала им сыр на закуску. Я называл ее «на вы», но по имени.

Еще в квартире жил кот. С годами он почти ослеп и полысел. Под мехом виднелась серая кожица в родинках. Шут возил его к ветеринару. Никогда не забывал подлить в блюдце молока. Сидя у телевизора, он чесал спящего кота за ухом. Телевизор был втиснут в стенной шкаф. Вокруг стояли старые книги. В основном русская классика. Самое странное, что книги кто-то читал. Несколько раз я заставал на диване открытых Чехова или, скажем, Лескова. Еще в квартире жила совсем старенькая бабушка Шута.

Не знаю, почему он пошел в моряки. Скорее всего, просто косил армию. Училище Шут закончил с отличием. Я видел фотографию, где он в новенькой форме офицера торгового флота стоит на палубе своего первого корабля. К третьему курсу ему было разрешено жить не в казарме, а дома. Где-то в это время он познакомился с девушкой Светой. Кукольные, вечно распахнутые глаза, круглые щечки. Совершенно не мой тип женщин. Хотя я согласен: она была довольно хорошенькой. Первое время Света где-то училась. Потом бросила и переехала к Шуту.

Когда бы я ни зашел, Света и мама хлопотали на кухне. Мне сразу наливали горячего, свежезаваренного чаю. «I Don’t Drink Tee, I Drink Cofee, My Dear», но отказываться было неловко. Обе улыбались и говорили, как хорошо, что я зашел. Я подозревал, что обеим казалось, будто я плохо влияю на Шута. Уходя со мной, он возвращался заполночь и долго не мог попасть ключом в скважину. Часто его рвало. Женщины Шута ахали и не ложились, пока ему не становилось легче. Утром они поили его специально сваренным компотиком.

Пить Шут не умел. Знал свой недостаток, переживал из-за него, но поднимал бокалы до последнего. В результате доходило до анекдотичных падений лицом в салат. Как-то мой знакомый, журналист-американец Джейкоб, пригласил съездить в Таллин. У Шута была пара недель до следующего рейса. Он поехал с нами.

Проводники носили по купе корзины с пивом и арахисом. В вагоне-ресторане мы пили мерзкую эстонскую водку. Уже на перроне Шут икал и водил по сторонам невидящими глазами. В гостинице, возле стойки регистрации, его вырвало. В вытрезвитель мы не отбыли только потому, что у Джейкоба был американский паспорт. Утром я нашел Шута спящим в туалете. Там же он провел три из четырех следующих ночей. Джейкоб называл его puker — блевун.