Плоть и кровь - Майкл Каннингем Страница 7

Она бросила кость, и ей выпало свидание с Бобом, ее любимчиком. Билли предпочитал Кена и Пойндекстера, хоть и считалось, что с Пойндекстером никто встречаться не жаждет. Билли нравилась карточка Пойндекстера, его оранжевые волосы и безобидные глазки.

— Да, Боб! — завопила Кейт.

— Чшш, — прошипел Билли. Когда отец был дома, Билли полагалось играть в другие игры.

— Я люблю тебя, Боб! — воскликнула Кейт и поцеловала карточку Боба.

— Да тише же ты, — попросил Билли.

— Мм-ммм, Боб, — не унималась Кейт. Она даже высунула острый розовый язычок и лизнула карточку. Билли запустил в нее игральной костью. Кейт ответила ему тем же и попала в лоб, больно, — и Билли, сам того не желая, заявил, что, при ее упитанности, Кейт, чтобы добраться до школьной танцульки, и вправду потребуется помощь Боба и всей его родни. Она ушла, обливаясь гневными слезами, а Билли до самого вечера просидел в своей комнате, дождавшись окончания ссоры внизу, а заодно и звонка от добравшейся до дома Кейт. Я, сказала Кейт, еще похудею, а ты как был дураком, так дураком и останешься.

Когда мать позвала его обедать, Билли лежал на кровати, листая любимый комикс, — старенький, подаренный матерью: про кошку, влюбившуюся в мыша, всей душой ее презиравшего. С каждым кирпичом, которым мыш запускал в голову кошки, любовь ее лишь укреплялась, пока, наконец, голова эта не окуталась вихрем сердечек и восклицательных знаков, самумом страстей и страданий. Билли так обожал этот комикс, что вымолил у матери разрешение сохранить его и почти каждый день любовался большеносой кошкой, одурманенной любовью к гневливому, тонкорукому мышу. Слова комикса мать перечитывала ему до тех пор, пока он не выучил их наизусть. «Игнац, душа моя. Люблю тебя миллион раз. Бац!» Чередование картинок волновало Билли, порождало в его груди непонятное шевеление. Он никогда не уставал следить за отношениями кошки и мыша, которые проходили через неизменную последовательность увечий и чистой, бездонной любви.

Спустившись вниз, Билли занял свое обычное место за столом и приступил к наблюдениям. Отец молчал. Ел он с разборчивой неохотой, не так, как всегда, — очень точно, совсем как закройщик, отрезая кусочек за кусочком. Обычно он, когда резал мясо, издавал тихий стон, как если бы нож вонзался в его тело. Билли поглядывал на руки отца, красные, со взбухшими венами, достаточно большие, чтобы ладони их целиком обхватили голову Билли. Он напомнил себе, что слишком уж глазеть на отца не следует, и занялся другими, менее опасными членами семьи. Зои поигрывала ложкой, вспыхивавшей, темневшей и снова вспыхивавшей под светом лампы. Лицо благонравно восседавшей напротив Билли Сьюзен ничего решительно не выражало, однако он знал: все внимание сестры направлено на то, чтобы не позволить кусочкам одной лежавшей на ее тарелке еды соприкоснуться с кусочками другой.

Мать ела со спокойной старательностью. Питание было для нее еще одной задачей, которую следовало исполнять методически и до конца. Расправляясь с едой, она говорила, увлеченно и живо. Предметом разговора могло быть все что угодно. Покупать и готовить еду — это была ее работа, а еще одна состояла в том, чтобы наблюдать за происходящим на свете и осведомлять о нем членов своей семьи.

— Зашла сегодня в «Уидерманс», — рассказывала она, — хотела купить кое-что, и представляете? У них там целая полка транзисторных приемников, а под ней плакатик: «Специальное предложение, три девяносто девять». Я глазам своим не поверила. Решила, что они неисправные, ну и спрашиваю у Джевел, у которой сын в Перл-Харборе погиб. Говорю ей: «Джевел, что не так с этими приемниками?» А она отвечает: «Мэри, я понимаю, о чем вы подумали, но только с ними все в полном порядке. Просто они японские». Похоже, японцы работают почти задаром, так что их приемники стоят немногим больше деталей, из которых они состоят, да денег, потраченных на доставку. Вы способны такое понять? Эти люди убили единственного сына Джевел, а теперь она продает их приемники по цене, которой ни одна американская компания позволить себе не может. И Джевел, похоже, об этом даже не задумывается, для нее это просто дешевые приемники, и все, ну я и сказала ей, что скорее уж американский куплю, пусть он стоит хоть в четыре раза дороже. И знаете что? Она посмотрела на меня так, точно я с ума спятила. Несчастная женщина, погубившая ноги за двадцать лет работы в «Уидермансе», ее единственного сына убили японцы, а она не видит ничего плохого в том, что люди покупают эти приемники. Я даже задумалась, может, она вообще уже ничего не соображает. Мне кажется, что человек может сойти с ума и продолжать преспокойно исполнять свою работу, не каждый же сумасшедший заканчивает смирительной рубашкой. Вот пару дней назад захожу я утром на рынок…

Билли, слушая мать, только диву давался. Вдохновение не покидало ее никогда. Темы ее речей плавно перетекали одна в другую. Семья Билли жила под звуки непрерывавшихся словоизлияний мамы, точно так же, как могла бы жить с переносным радиоприемником, передающим с раннего утра до послеполуночных часов новости, музыку и пьесы на любой вкус, и высокий и низкий. Широта неисчерпаемых интересов матери поражала воображение. Ее волновало и вымирание целых народов, и тоненькая икота воробья, издыхающего на наружной каменной полочке венецианского окна.

Отец Билли опустил на тарелку нож и поинтересовался:

— А чем так уж плох дешевый приемник?

Вопрос застал мать, уже перешедшую к другой теме, врасплох.

— Что? — спросила она.

— Дешевый приемник. Стоящий три девяносто девять. Чем он нехорош? И какая разница, кто его производит?

— Кон. Японцы…

— Про японцев я знаю. Думаешь, мне неизвестно, кто такие японцы? — И он указал на мать вилкой. — Война же закончилась, так? Давно уже. Теперь можно сесть в самолет и слетать в Японию. Можно отпуск там провести. Но ты, — он потряс вилкой, — ты скорее потратишь в четыре раза больше денег на приемник, собранный совершенно неизвестным тебе человеком в Филадельфии.

— Я же никакого приемника не купила, Кон, — сказала она. — И не собиралась даже.

— Нет. Ты покупаешь только игрушки, но зато уж по десять долларов.

— Кон…

— Вот такие-то взгляды нас и подводят, — сказал отец, глядя теперь уже на Билли и Сьюзен. — Они-то нас по миру и пустят. Мы платим втридорога за вещи, потому что нам не нравятся люди, которые делают точно такие же, но только дешевые. Мы же Америка-нцы. Нам дешевый японский приемник и не показывай. Мы хотим дорогой, американский. А игрушки… Ну! Зверушек нам подавай немецких. А обувь итальянскую, хоть она и в пять раз дороже американской. И наплевать нам на Гитлера с Муссолини. Но я вам так скажу. — Теперь его вилка указывала на Билли. — Наши враги — не японцы. Наши враги — это люди, которые заставляют нас переплачивать. Вот и все. Все, что вам следует знать о друзьях и врагах.

— Ну правильно, — тихо, еле слышно сказала мать. — Именно этому их учить и следует. Как мило.

Она перешла на тоненький голос. Прибегая к нему, мама словно обращалась к кому-то, кто жил внутри нее, к незримому другу, целиком и полностью согласному с ней в том, что мир велик и прекрасен, но, в конечном счете, изматывает до смерти всех, кто его населяет.