Спокойный хаос - Сандро Веронези Страница 7

Аннализа молчит, ей неловко. Я представил, какое выражение появилось у нее на лице, мне даже кажется, что я ее вижу. Она славная девушка, преданная, и хороший работник, но кажется, что она все время в растерянности, и от этого ее довольно красивое лицо почти всегда принимает обескураженное выражение, и это ей не идет. Как будто она постоянно думает: «Я тут ни при чем, я только выполняю распоряжения, я стараюсь приноровиться к миру, который мне не понять». По-моему, у нее такое выражение лица потому, что у нее до сих пор нет парня.

— Президент уже спрашивал о вас, — шепчет она. — Если он еще будет спрашивать, что сказать?

— Скажи, что я — возле школы моей дочери.

— А! — повторяет она.

— Пока, Аннализа, — прощаюсь я с ней. — Увидимся завтра.

— До свидания, доктор [8].

Я закрыл крышку мобильного и чувствую, что поступил правильно. Я обещал Клаудии весь день пробыть здесь. Это было правильное решение. Мне было приятно, сказать ей это, но выполнить это обещание — совсем другое дело. Иногда бывает полезно понимать буквально слова, которые мы говорим детям. Если я ей это обещал, значит в этом был какой-то смысл. Если она мне в ответ улыбнулась, значит и в этом был какой-то смысл. Что ж, все очень просто: расстаться сегодня для нас было бы слишком рискованно, рискованно для нее и, может быть, для меня тоже. Я поступил правильно. Да.

Чистое небо светится голубизной. Вон самолет, только что оторвавшийся от земли, медленно поворачивается, набирая высоту, блестит в лучах солнца. По правилам техники безопасности этого делать нельзя, но в аэропорту Линате так принято: самолеты взлетают и еще до того, как набирают заданную квоту, совершают виражи. Кажется, еще в те времена, когда Берлускони был просто предпринимателем, он попросил, чтобы самолеты не пролетали над Миланом-2, вот ему и оказали такую любезность. Я взглядом провожаю взмывающий после виража самолет, он, по-видимому, держит курс на юг, в Рим, потому что теперь из Линате самолеты летают только на Рим. И очень даже может быть, что в этом самолете, который ревом своих моторов парализует деятельность моей компании, в дипломате, закрытом на замок комбинацией цифр (как правило, день рождения владельца чемоданчика или его жены, или любовницы, или сына), летят документы, касающиеся слияния; в последнее время практически ни один самолет не вылетел из Милана, чтобы на его борту не было чего-нибудь, связанного со слиянием.

Девять часов пятнадцать минут.

Мне бы сейчас кофейку.

3

Список авиакомпаний, самолетами которых я летал:

«Алиталия», «Эйр Франс», «Бритиш Эрвейс», «Аэрофлот», «Иберия», «Эйр Доломиты», «Эйр Ван», «Судан Эйр», «Люфтганза», «Аэролинеас Архентинас», «Иджипт Эйр», «Катей Пасифик», «Америкен Эйрлайнс», «Юнайтед Эйрлайнс», «Континентал Эйрлайнс», «Дельта», «Аляска Эйрлайнс», «Вариг», «КЛМ», «ТВА», «Пан Ам», «Меридиана», «Яат».

Вот, что я написал в своей записной книжке. Когда я пил кофе, мне в голову вдруг пришла странная мысль: составить список авиакомпаний, самолетами которых я летал. И это было очень важно для меня. Я воспринял это занятие, надо полагать, как что-то вроде упражнения, но не для укрепления памяти, а, скорее всего, для контроля над ней, скажу больше, я желал подавить ее, если хотите, даже подчинить ее себе во вполне определенных и в то же время не имеющих ничего конкретного целях. В общем, абсолютно бесполезное занятие. Действительно, зачем мне этот список? Что он меняет в моей жизни? Ничего. Однако я горжусь собой — во-первых, потому что это оказалось совсем нелегким делом, мне пришлось порядочно попотеть, напрягая мозги, чтобы вспомнить такую авиакомпанию, как, например, «Аляска Эйрлайнс». В тот день я очень спешил, и подвернулся рейс этой компании на перелете Калгари — Сиэтл во время моего полного приключений путешествия из Ванкувера до Майами, во-вторых, потому что я довел это дело до конца, несмотря на то, что мне пришлось вторгнуться на территорию, ступать на которую я до сих пор еще опасался. Да, да, именно так — я боюсь вспоминать. Любое воспоминание меня пугает. Однако я с облегчением обнаружил, что могу хоть целый час блуждать в лабиринтах своей памяти, вороша неприятные мне вещи, и вновь переживать воспоминания о восхитительных путешествиях и просто приятных и интересных поездках, — во многих этих поездках меня сопровождала Лара или, даже если я ездил и один, она была еще жива, и мы жили вместе — не испытывая боли воспоминаний. Поэтому я беру на себя смелость утверждать, что этот список сейчас, когда он объективно материализовался на страничке моей записной книжки, подобно любому другому вещественному свершению, имеет свое значение. Я смотрю на него и так, и эдак: этот список — выжимка из моей памяти, сконцентрированная информация о моей жизни, а мне от этого не больно. Вот, что самое главное.

Пока я составлял этот список, несколько раз звонил мой мобильник. Короткие разговоры по работе с длиннющими прологами: соболезнования и соболезнования, и еще раз соболезнования… Скованные неловкостью мужские и женские голоса заверяли меня в готовности всегда быть к моим услугам, но казалось, что в действительности они только пытались прощупать почву: звонили без определенной цели, никто ни разу не позвонил мне по делу, каждый из них просто выбирал какой-нибудь благовидный предлог, чтобы выяснить, сейчас, когда я вернулся во внешний мир, можно ли было со мной разговаривать, как раньше. Смесь солидарности и цинизма. С другой стороны, озабоченность этих людей можно понять — в нашей компании сплошной бардак: нам угрожает слияние, а это огромная проблема; среди нас нет буквально ни одного человека, который бы на своих плечах не почувствовал ее тяжесть. Все уже давно испуганно оглядываются по сторонам, навостряют уши, как обезьяны в саванне. Так было, по крайней мере, пятнадцать дней назад, до того, как я отбился от стаи по семейным обстоятельствам, и сейчас у меня нет оснований предполагать, что за прошедшие две недели что-то могло измениться. Прекрасно понимаю эти испытания ad personam [9]— обкатка личности, особенно в отношении меня. Разве можно их осуждать? Я бы на их месте поступил точно так же. It's a wild world [10].

A wild world.

Вот, к примеру, кто же этот умник, кто сказал Клаудии, что когда ее мать умирала, я спасал какую-то женщину? Карло мне поклялся, что это не он, и я ему верю. Но когда я его спросил, говорил ли он об этом с кем-нибудь, он со всей откровенностью признался мне, что рассказал обо всем моей свояченице, моим двоюродным братьям из Болоньи и даже тете Дженни… И вот вам результат: все родственники знают историю спасения той женщины и, что горше всего, об этом знает Клаудия. Как-то вечером несколько дней назад она со мной об этом заговорила, а я тогда просто похолодел. Ни с того ни с сего, она вдруг у меня спрашивает, что стало с женщиной, которую я спас. Я ей ответил, что ничего не знаю, но у меня не хватило смелости спросить у нее, кто рассказал ей об этом. Я сильно разволновался: кто знает, о чем она думала. Разве можно узнать, что порождает в детской головке сознание того, что, когда твоя мать умирала у тебя на глазах, твой отец спасал жизнь незнакомой женщины.