Третий роман писателя Абрикосова - Денис Драгунский Страница 7

– Никого! – сказал Саша, отвинчивая пробку.

– А Волковы? – спросила жена.

– Да ну их! – И Саша весело разлил.

– Правильно, – строго сказал Филатов.

Малашкин произнес тост. Чокнулись, выпили, закусили.

Малашкин стал расспрашивать Филатова про семинар в Майнце – интересовался как бывший соискатель медали Гутенберга. Филатов рассказывал подробно, но при этом осторожно и взвешенно, как партийно-советский начальник, дающий интервью иностранному корреспонденту. Вообще он сильно солиднел с каждой новой командировкой. Но Малашкин тут же якобы походя вспомнил, как в прошлом году ездил в Японию, и отметил также, что в ноябре собирается во Францию. Филатов тоже, оказалось, в ноябре собирается во Францию – речь, кажется, шла об одной и той «творческой группе» или как там все это называется точно – Саша не знал. Саша был за границей всего один раз, лет десять назад, и всего-то в Венгрии, и был в таком восторге, что три года только и знал что рассказывал, как их там возили и принимали, и токайское вино из бочки, и катер на Балатоне, – и пока он рассказывал, упиваясь подробностями, которые раз от разу становились все реальней и красивей, – друзья уже успели побывать кто в Париже, кто в Лондоне, не говоря уже о Польше и Болгарии, а кое-кто даже в Буэнос-Айресе, и, внезапно заметив это, Саша наглухо замолчал о своих венгерских приключениях, а на случайный вопрос отвечал с некоторым вызовом, что за границей не был ни разу. Да-с, ни разу! И прекрасно себя чувствует.

Филатов же, закруглив этот пошлый разговор о заграницах, перешел на материи высокого искусствоведения. Он спорил с Малашкиным о средневековом золотом фоне. Малашкин кивал и говорил, что золотой фон ему в принципе нравится, но у нас печатать нельзя, надо печатать в Финляндии или в крайнем случае в ГДР, а то у нас тебе такой золотой фон откатают – стыдно в руки взять. А вообще золотой фон – это хорошо, особенно если удастся пробить золотой обрез. Филатов морщился, он очень красиво умел морщить лоб и брови, накатывать складки мыслителя, – морщился и говорил, что золотой фон надо понимать глубже, философски, как сияние космической души, из глубины которой возникает образ. Филатов цитировал Павла Флоренского, связывал золотой фон с обратной перспективой, вспоминал полемику Раушенбаха с Жегиным, и под конец обратился к Саше – как лично он, для себя, трактует золотой фон?

– Никак не трактую, – тихо огрызнулся Саша, но тут же поправился: – Ну, то есть ты прав, наверное.

Стало обидно – почему на его дне рождения ведут дурацкие самолюбовательные монологи? Но вообще – про что должны разговаривать за столом в гостях у человека, которого любят, ценят, уважают и всё такое? Значит, про заграницу нельзя, про философию искусства – тоже, а про что можно?

А Филатов не унимался. Уже два раза налили и выпили, еще два тоста произнес Малашкин – второй тост опять-таки за именинника, третий, как водится, за присутствующих дам, а Филатов красивым, ровным голосом вещал, что искусство погрязло в личности и это тормозит, надо выходить на новый уровень, постигать общее, учиться у ранних возрожденцев, у великого Пьеро делла Франческа, у фра Беато, у фра Филиппо, у потрясающего Уччелло и даже еще раньше – у Дуччо.

– Их творчество имперсонально! – декламировал Филатов. – Мы должны от копания в личности перейти к пониманию имперсонального… – Он обкатывал это слово губами и языком, пробовал на зуб и жмурился от благородного терпкого вкуса. – Постигать имперсональность!

– Имперсональная машина! – засмеялась малашкинская спутница.

– Имперсональное дело! – подхватил Малашкин.

– Я минералки принесу, – сказал Саша, встал и пошел на кухню.

На кухне жена вынимала пирог из духовки. Саша помог ей, подхватил край противня полотенцем.

– Значит, Коробцов не придет? – спросила она.

– Значит, – пожал плечами Саша. – Так даже лучше, Севка ведь объяснил, ты же слышала. Севка прав, наверное.

– Наверное, – согласилась жена. – А Волковы?

С Волковыми, кстати, была легкая заминка. Они обещали непременно быть, но чуть позже. Они провожали Тамару Дюфи, была такая французская старуха, внучатая племянница того самого Дюфи, примитивиста. Надо было проводить ее в Шереметьево, самолет уходит в шесть сорок пять, ну, то да се, в общем, к восьми железно. Ну, к полдевятого.

– Не знаю, – сказал он. – Обещали прийти. Я тут при чем?

– Ни при чем, – кивнула она. – А потом они нас позовут, и мы примчимся, так?

– Нет, не так. Не хочешь – не примчимся. Как хочешь.

– Я хочу, чтоб ты сам решил. – Она резала пирог и выкладывала куски на блюдо.

– Изволь, – вздохнул Саша. – Я все решил: звонят Волковы, я их отсылаю на три буквы. Идет?

– Тебе решать, – сказала жена, взяла блюдо с пирогом и пошла в комнату. Саша пошел за ней. Вспомнил, что хотел взять минералку, снова вернулся на кухню. Присел на табурет. В комнате, слышно было, раскладывали пирог, пробовали, нахваливали. Саша сидел, глядя в стену, и ногой пошевеливал под столом лежащие бутылки, чтоб слышно было, чтоб все думали, что он не просто сидит и отдыхает от них, а набирает под мышку бутылки.

– Эй, именинник! – громко позвал Малашкин. – Ты где? Имеется имперсональный тост! – И послышался снисходительный смех Филатова.

Тост был опять за здоровье именинника, то есть вполне персональный. Малашкин был упорно однообразен в тостах: на свадьбе пил только за здоровье молодых, на Первомай – с праздничком, а здесь он все время поднимал рюмку за именинника и его жену, за именинника и его талант, и вот теперь решил выпить за именинника и его фамилию.

– В смысле – за семейство? – спросила жена Филатова.

– Проще! – взмахнул рукой Малашкин. – За фамилию в смысле Шаманов. Ух! Шаманов!!! – загудел он. – Роскошная фамилия, специально для художника. Ну вот что – я? Малашкин-Букашкин… Несерьезно! Мелко! А как скажешь «Александр Шаманов, художник», сразу ясно: талантливый, бородатый и пьяный! Ура! – И опрокинул рюмку.

– Пока не пьяный, – сказал Саша. – Наливай еще!

– Коньяк не водка, много не выпьешь! – засмеялся Малашкин.

– В каком смысле? – поморщился Саша. Малашкин молчал, закусывая. – Нет, погоди, ты что в виду имеешь?

– Ничего, – вздохнул Малашкин.

– Погоди! – Саша подсел к нему поближе, благо предназначенные для Волковых стулья оставались свободны. – Ты что, считаешь, что я нарочно коньяк купил, чтоб ты меньше выпил?

– Я же говорю, пьяный! – И Малашкин похлопал его по плечу. – Все, Саня, все, не шуми, не бери в голову.

– Нет, погоди… – и Саша кивнул на стол, – что, разве плохо? Разве мало выпивки? А не хватит – у меня еще есть.

– Пожалей! – захохотал Малашкин. – Пощади! Извини! Беру слова назад! Лучше налей!

– Вот и слава богу. – И Саша свинтил пробку с третьей бутылки, хотя вторая была еще не допита.