Девичьи сны - Евгений Войскунский Страница 7

Какое-то время жили вместе с молодыми на Пролетарской, то есть на улице Видади. Потом произошло едва ли не самое крупное событие в нашей жизни: мы с Сергеем получили двухкомнатную кооперативную квартиру в огромном новом доме на проспекте Строителей, близ Сальянских казарм. Конечно, если б не Эльмира Керимова, занимавшая высокий пост в АСПС, мы бы такую квартиру ни в жисть не получили, – Сергей не любит касаться этой темы, но к чему скрывать? Эльмира нажала где нужно и сумела отстоять нас в Баксовете от неоднократных вычеркиваний из списков. Квартиру мы получили на девятом этаже. Лифт был скверный, полз отвратительно медленно, дребезжал и норовил остановиться – мучение, а не лифт. Он и останавливался, отдыхал неделю или дольше, и тогда приходилось пользоваться лифтом соседнего блока и потом пробираться по чердаку, на котором всегда гудел ветер, в свой блок. Но зато – какой вид открывался с нашего балкона на вечерний Баку, на бухту с мерцающими отражениями огней Приморского бульвара!

Слава богу, мы переехали, сбежали от капризов дочки, от брюзжания вечно недовольного зятя. Живите, мои дорогие, как хотите! Будем ходить друг к другу в гости, будем каждый день перезваниваться. Но жить только врозь!

Шли годы. Я уже и мечтать перестала о внуках – подозревала, что ранний аборт сделал свое нехорошее дело. Вдруг в 85-м Нина надумала рожать. Ей шел тридцать шестой год, это уже на пределе, мы всполошились – мало ли наслушались рассказов об аномалиях при поздних родах. Однако сюрприз на сей раз оказался превосходным: родился Олежка. Мой кудрявый любимец. Моя отрада.

Как в давние годы после рождения Нины, я снова испытала нечастое и потому особенно желанное чувство устойчивости, осмысленности, внутреннего покоя. Жизнь наладилась. Кризис в наших отношениях с Сергеем к тому времени миновал, он читал свои лекции, пописывал статьи в газету «Вышка» – словом, был при деле. Павлику поручили спроектировать комплекс для нового микрорайона – универсам – столовую – дом быта, – и он увлеченно колдовал над листами ватмана. Нину включили в группу, занимавшуюся застройкой нагорной части города – старого Чемберекенда, – и она, очень занятая, сплавила Олежку на мое попечение. Конечно, я уставала, но вот это ощущение внутреннего покоя – ну, вы понимаете…

Покой, однако, был недолгим (он нам только снится, не так ли?). Настали новые времена. Новое руководство призвало страну к ускорению, подстегнуло, так сказать, одряхлевших битюгов, тащивших колымагу государства. С газетных и журнальных листов обрушился водопад информации, гласность отворила замкнутые уста. Сергей с утра кидался к газетам. «Оказывается, – сообщал он мне, морща лоб чуть ли не до лысой макушки, – оказывается, мы построили не социализм, а что-то другое. Ты подумай, прямо так и пишут!» Мне думать было некогда, Олежка требовал неусыпных забот, ему-то было все равно, при каком строе он родился. Но деформации построенного нами непонятного строя (так теперь называлось это – «деформации») очень скоро ворвались в нашу жизнь.

«Что-то братья-армяне раскричались, – сказал Сергей, вернувшись однажды с партсобрания (он состоял на партучете в обществе «Знание», где числился внештатным лектором). – В Степанакерте митингуют, – сказал он, – требуют передачи Нагорного Карабаха Армении». Я и раньше не раз слышала о недовольстве армянского населения Карабаха. «Так, может, надо удовлетворить их требование?» – «Да ты что? – уставился на меня Сергей поверх очков. – Как можно? Это же азербайджанская территория. Если начать перекраивать территории, это знаешь, что может повлечь…» – «Наверное, ты прав», – сказала я.

Меня в ту пору больше всего волновала сыпь на Олежкином тельце. Я созвонилась с Володей, сыном Котика Авакова и Эльмиры – он был хорошим врачом, – и привезла Олежку к нему в больницу. Он осмотрел, выписал мазь, похвалил Олежкино развитие, а потом вдруг спросил: «А что ваши дети, тетя Юля, не думают уезжать из Баку?» Я уставилась на его смуглое, как у Котика, удлиненное лицо с черными усиками. «Да ты что, Вовик? Зачем им уезжать?» – «Ну да, им можно и остаться», – непонятно сказал он и поспешил проститься.

«Раскричались братья-армяне»… Если б только митинговые страсти! Но в феврале 88-го пролилась кровь: произошла стычка армян и азербайджанцев в карабахском поселке Аскеран, в драке были убиты два азербайджанца. А 28 февраля – Сумгаит…

Я ушам не поверила, когда услыхала страшную весть о погроме. Глазам не хотела верить, когда прочла в газетах. Убийства, резня, изнасилования… Как в пятом году… и в восемнадцатом… И это – на семьдесят первом году советской власти…

Это было свыше моего понимания. И уж тем более не понимала я, почему бездействовала милиция, почему не объявлено во всеуслышание, что погромщики будут, все до одного, сурово наказаны, почему в Баку не вывешены траурные флаги в знак скорби и сочувствия к пострадавшим…

Почему, почему, почему…

А когда в Баку начался нескончаемый митинг на площади Ленина и появился портрет Исмайлова – одного из трех осужденных сумгаитских погромщиков, – да, когда подняли над трибуной его портрет и мелькнуло зеленое знамя ислама, вот тогда Нина с Павликом заявили нам: надо уезжать. «Куда уезжать?!» – «Все равно куда». – «Да ведь вас никто не трогает, – говорили мы с Сергеем. – Вы же не армяне». – «Сегодня выгоняют из Баку армян, – ответила Нина, – а завтра возьмутся за евреев, за русских». – «Этого не будет», – убежденно говорил Сергей. «А того, что бьют армян, разве недостаточно, чтобы понять, что в Баку теперь жить невозможно?» – раздавался тихий голос Павлика. «А кто начал? – хмурился Сергей. – Армяне стали выгонять азербайджанцев с армянской территории. Они первые начали». – «Мы не хотим, чтоб нас втянули в гражданскую войну. Мы уедем». – «Да куда вы уедете? – сказала я с неясным ощущением разверзающейся под ногами пропасти. – Где вам дадут квартиру? Где пропишут?» – «Нигде, – кивнула Нина. – Поэтому мы решили за границу. Павлик еврей, ему разрешат выезд в Израиль». Вот тут-то у нас с Сергеем, что называется, отвисла челюсть. «Вы это серьезно?» – спросил он. «Такими вещами, папа, не шутят». – «Вот именно, – сказал Сергей. – Не шутят такими вещами. Если вы уедете за рубеж, – добавил совсем тихо, – то… то знайте, вы перечеркнете всю мою жизнь».

Между тем Олежка пририсовал к пушке вылетевший снаряд.

– Баба, – теребит он меня, – смотри, пушка стреляет в пиратов!

– Да-да, – бормочу. – Пушка стреляет…

Телефонный звонок. Я спохватываюсь, что не позвонила Сергею, он же моего звонка ожидал…

– Юля, почему ты не звонишь? – слышу его недовольный голос.

– Извини, Сережа, еще не успела. Нина торопилась, и я…

– Уже полчаса звоню, у тебя занято и занято.

– Ну, значит, соседи трепались.

У ребят общая линия с соседями – блокиратор.

– Как ты доехала?

– Нормально доехала. Все спокойно.

Все спокойно. Все спокойно – кроме того, что ведь я не смогу – не смогу, не смогу – жить без Олежки…

– Не забудь сварить себе геркулес, – говорю я и кладу трубку.