Мама, я люблю тебя - Уильям Сароян Страница 7

Я опивалась чаем и объедалась ромовым тортом, когда по коридору вдруг торопливо заходили, но мне и в голову не пришло, что меня могут разыскивать — а именно так оно и было. Ходили коридорные и два отельных сыщика, мужчина и женщина. Сперва они поговорили с Мамой Девочкой, она показала им мое фото, и тогда они заходили по коридору. Сети были расставлены.

И наконец сыщик-женщина позвонила в номер высокой леди. Леди попросила меня посмотреть, кто там, но когда я открыла дверь, сыщик-женщина подпрыгнула и издала смешной звук, и леди спросила:

— Вы кто такая?

Сыщик-женщина объяснила, кто она такая, и высокая леди рассердилась:

— Но с какой стати вы звоните ко мне?

— Из две тысячи сто девятого номера пропала девочка.

— Кто вам сказал, что она пропала?

— Ее мать.

— Ой-ой, — сказала я. — Мне надо идти.

Благодарить и прощаться не было времени.

Я проскочила мимо женщины-сыщика и пулей понеслась к нашему номеру. Но дверь в номер была закрыта. Мне хотелось оказаться в нем как можно скорее, потому что вокруг были коридорные, а на мне не было ничего, кроме розовой ночной рубашки, которая очень просвечивала. Я забарабанила в дверь и закричала:

— Мама Девочка!

Дверь распахнулась как от взрыва. Мама Девочка взглянула на меня — и так ужасно вздохнула, что из нее вышел весь воздух, какой в ней только был. Не сказав мне ни слова, она отвернулась от меня, пошла и снова улеглась в постель. Я вошла и закрыла за собой дверь, и подошла к Маме Девочке, и стала просить у нее прощения, и она сказала, что мне не следовало уходить, и что я напугала ее до смерти, и что надо позвонить управляющему, что я нашлась и уже в своей комнате, с мамой. Так я и сделала.

И тогда она укуталась с головой в одеяло.

У меня кошки заскребли на душе, когда я увидела, что Мама Девочка укуталась с головой: так она делает всегда, когда очень расстроится, а виновата в этом сейчас была я. И я стала просить:

— Мама Девочка, не расстраивайся, пожалуйста, не прячься, прости меня, пожалуйста.

Но Мама Девочка ни за что не хотела вылезти из-под одеяла. Она сердито пробурчала что-то, только я не поняла что.

— Что ты сказала, Мама Девочка?

— Я сказала, что ты поставила меня в ужасно дурацкое положение.

— Нет, нет, Мама Девочка, не поставила! Пожалуйста, вылези.

— Нет. Я зла. Зла на тебя. Зла на твоего отца. Зла на Питера Боливия Сельское Хозяйство. Зла на Клару Кулбо и Глэдис Дюбарри — но больше всех я зла на Матушку Виолу, потому что, приди она вовремя, я бы не поехала в Нью-Йорк. Теперь, когда я в Нью-Йорке, я очень жалею, что я не в Калифорнии.

— Ну уж нет: здесь лучше всего на свете!

— Хуже всего на свете! Мне хочется умереть.

— Не надо, Мама Девочка, не говори так, а то вдруг Бог услышит тебя и поверит, и возьмет тебя на небо — а где тогда буду я?

— В коридоре на двадцать первом этаже «Пьера». Как ты могла это сделать?

— Ну пожалуйста, вылези.

— Нет, я зла. Уходи.

— Куда?

— В Париж. К своему отцу. Но только не в ночной рубашке. На разведенную мать и так всегда косятся. Еще скажут, что я плохо тебя воспитываю.

— Но ведь ты воспитываешь меня хорошо!

— Голову даю на отсечение, что хорошо, — и это такой больной человек, как я!

— А разве ты еще больна?

— Ужасно. Смертельно. До безумия.

— Но почему?

— Я невезучая. Я ничтожество. Я никто.

— Ты?! Неправда, ты везучая, и не никто, а ВСЁ!

Мама Девочка высунулась из-под одеяла и спросила:

— Ты и вправду так думаешь, Лягушонок?

— Думаю? Знаю! Ты самая красивая и везучая во всем мире.

— Раз так, мы одеваемся и идем гулять.

— Ура!

— Не так громко! Это тебе не школа, это «Пьер». На разведенную мать и так косятся.

— Тихое ура!

— Да, Лягушонок, кричи ура тихо.

— Ура еще тише!

— Чудесно.

— Ура тихое-претихое.

— Прекрасно.

Я прокричала ура так тихо, что Мама Девочка спросила:

— Что ты там бормочешь?

— Ура.

— Хорошо, только тише, Лягушонок. Платья наденем одинаковые?

— Ура.

— Тише. Голубые с красными и белыми цветочками?

— Тихое ура!

Мы оделись и стали опять здоровые и отдохнувшие. В Нью-Йорке уже наступала ночь, и мы обе были здесь, в нем, в Нью-Йорке, а не в доме на Макарони-лейн в Пасифик Пэлисейдз! Ура!