Екатерина и Потемкин. Тайный брак Императрицы - Наталья Павлищева Страница 7

Панин зубами скрипел, когда слушал о возможности брака Екатерины и Ивана Антоновича, слабоумного заключенного Шлиссельбургской крепости. В том, что свергнутый император действительно слабоумен, наставник цесаревича не сомневался, слышал об этом от Петра: тот рассказывал о своем посещении узника. Немудрено, не знать в жизни ничего, кроме стен каземата, и никого не видеть, кроме неграмотных тюремщиков, где тут взяться уму-то?

Но воспитателя бесило и предложение Бестужева, которого Екатерина вернула из ссылки. Алексей Петрович точно в опале разум потерял, он соглашался с венчанием императрицы и Гришки Орлова! Неужели неясно, что тут же последует новый переворот и чем закончится — неизвестно.

От невеселых размышлений о семейных проблемах и проблемах власти сидевшей напротив него красивой женщины Панина отвлекли выкрики толпы:

— Матушка Екатерина Алексеевна! Матушка-государыня!

В Москве народ не кричал «Виват!», как в Петербурге, тут больше «матушка!». Какая она им матушка, ежели Екатерина немка? Но Панин должен признать, что, несмотря на немецкий акцент, Екатерина куда больше русская, чем сестры — бывшая фаворитка Петра III Лизка Воронцова и Екатерина Дашкова.

Умно поступала императрица-немка, ох, умно. Народу улыбалась, крестилась размашисто на каждый крест на соборном куполе по пути, а их на Москве множество. Над древней столицей плыл приветственный колокольный звон, заставлявший истово креститься и всех остальных. И вот это единение императрицы с народом казалось особенным. За движение руки ото лба к поясу и от правого плеча к левому ей многое могли простить, тем более, в России хорошо знали, что Екатерина не играет, она и впрямь твердо держит посты и соблюдает все правила…

— Наша… матушка… государыня… наконец-то, после немчуры своя русская…

Скажи кому, что Екатерина больше немка, как и Петр, не поверят, а то и побьют. Уже по Москве слух пустили, что ее в детстве выкрали из России, а государыня-матушка Елизавета Петровна заставила вернуть, чтобы за своего племянника-немчуру замуж выдать. Наследник хоть наполовину русским будет…

Панин злился на глупые слухи, но что можно возразить, что наследник русский только на одну восьмую, потому как из его предков только дед Петр Великий русским был, а все остальные родственники немцы? Да и не тем заняты мысли Никиты Ивановича: наследник больно плох, жар сначала спал, а потом снова усилился.

Коронация Екатерины была немыслимо богатой, от блеска драгоценностей на самой императрице, ее придворных и гостях просто рябило в глазах, в золото разодето и духовенство, звон колоколов не смолкал, кажется, и ночью, приветственные крики праздновавшего народа тоже.

Главное действо проходило в Успенском соборе Кремля, перед пятьюдесятью празднично одетыми иерархами церкви Екатерина стала императрицей и самодержицей всея Руси, получив корону на голову и скипетр с державой — символы царской власти — в руки. После прочтения архиепископом Новгородским чина святого помазания на царствие, Екатерина стала также главой православной Церкви. Она, рожденная в лютеранстве, все родственники которой, кроме бледного восьмилетнего мальчика, робко жавшегося к своему воспитателю, были лютеранами, возглавила православную Церковь. Пожалуй, это потрясло Екатерину больше короны, к которой она уже была готова.

Сама корона тяжела, она страшно давила на лоб, даже голова разболелась, но ни снять, ни даже поправить несколько часов нельзя, пока проходила длинная торжественная служба, в руках у императрицы были скипетр и держава, не отдавать же их кому-то подержать. Мелькнула мысль прямо скипетром чуть подвинуть корону повыше, но потом представила себе такую картину и чуть не рассмеялась от нелепости.

Екатерина выдержала все: долгую, очень долгую службу, медленное шествие из собора к раззолоченной карете, пока народ кричал, приветствуя, а слуги разбрасывали те самые рублевики, на которых она настояла, в толпу, потом пир в Грановитой палате. Там уже можно отложить скипетр и державу и чуть поправить корону. Народ в это время отдавал дань расставленным на длиннющих столах пирогам, мясу, множеству напитков. Как в Петербурге после переворота в знак благодарности, так и в Москве при коронации поили и кормили от пуза всех, деньги разбрасывались щедро: пусть народ русский запомнит, как пришла к власти государыня-матушка Екатерина Алексеевна.

Восемь дней длились праздники в Москве, восемь дней приемов, пиров, балов, фейерверков, крика, шума, бесконечных переодеваний и улыбок… Она выдержала все, ни разу не пожаловалась, не сказала, что устала, что больше не может. Приняла представителей всех народов России, послов всех государств, прибывших на коронацию, купцов, промышленников, даже просто подданных, сложившихся ради подарка императрице по случаю праздника… Всех поблагодарила, со всеми была любезна…

Она выдержала все, Павлуша нет. Мальчик, и без того хилый и слабый (сказалось тепличное воспитание бабки Елизаветы Петровны), снова расхворался, причем Кроузе не знал, как лечить. Цесаревич огнем горел, был слаб настолько, что и руки не поднять.

Екатерина забыла о праздниках, села у изголовья сына и почти не уходила день за днем. По Москве поползли слухи один другого гаже, мол, травлен цесаревич-то, вместе с отцом травлен. Теперь Екатерина императрица, ей сын вовсе ни к чему, можно и убирать. Народ, который только вчера кричал взахлеб «Государыня-матушка!» и радовался ее воцарению, теперь едва не ополчился против. Императрица хорошо понимала нависшую угрозу, случись что с сыном — обвинят ее. Это Петра никто не пожалел, хотя все равно говорить, что убит, станут, на всякий роток не накинешь платок, а уж о цесаревиче, безвинном ребенке, и не то скажут. Мать виновата!

— Неужто яд?!

Кроузе разводил руками:

— Не ведаю, Ваше Величество. Непонятно сие…

Орлов пытался успокоить:

— В обиду не дадим… есть кому защитить…

— Гриша! Не о себе думаю. Что будет, ежели с Павлушей что случится? Нет у меня больше детей…

Григорий даже обиделся:

— Как нет, есть у нас с тобой.

— Ты думаешь, что говоришь?! Как можно признаться, что есть?!

— Ничего, еще родишь, молодая еще, крепкая.

Екатерина только рукой махнула, ушла к сыну. Сейчас она прекрасно понимала, что от того, справится или нет с болезнью Павел, зависит не только его собственная, но и ее жизнь. Орлов не помощник, никакое заступничество гвардии, которая и так братьями Орловыми недовольна, не спасет. Но сейчас думалось не о том: цесаревич метался в бреду.

Екатерина вспомнила, как болела в первый год своего пребывания в Петербурге сама, разве что ни гроб приготовили, а она выжила. Что помогло? То, что крестилась и исповедалась, а еще молебны за здравие. Павел крещен сразу же, исповедоваться пока ни к чему, а молебны императрица заказала немедля. Их служили и в храмах, и прямо в комнате, где метался в жару цесаревич.

— Господи, сохрани жизнь моему сыну! Построю больницу для малоимущих.