Поднебесный Экспресс - Кирилл Кобрин Страница 7

В любом случае, не бывает двух одинаковых жизней, не встречается абсолютно одинаковых путей. Иногда не важно какой путь мы выбираем. Главное, чтобы хватило сил и смелости его достойно пройти и не сдаваться на дороге. В прошлом году я была на перекрестке жизни: работать или продолжать заниматься. Такие важные вопросы были поставлены в моей сердце: как быть уверенной в правительности моего выбранного пути? Получится ли из меня хороших руссистов? В конце концов я выбрала путь к аспирантуру. После тяжелых подготовки мне удалось поступить в мой любимый университет. При всех вопросах и сомнениях я часто отвечаю: пока у меня есть интерес к русскому языку, мне надо идти твердо по этому пути. Вот я жила в новом университете и в новом обстановке. Новая жизнь учит меня как реализовать свой потенциал и получить настоящее удовольствия от своей деятельности. Каждый день читаю много книгов на русском, английском и китайском языке и познакомлюсь с новыми людьми.

Жизнь всегда дает сюрприз. В тяжелые минуты нам надо собираться смелости и выбрать путь по душе и потом идти твердо по этому путь. Наш герой удивляет нас своей смелостью при выборе. Давай не размениться по мелочам, не бросаться из крайности в крайность. Давайте следовать своему выбору до конца.

Витя Малеев в школе и дома. Учатся хорошо – ошибок немного, браво. Все можно понять – и интенцию, и каденцию. Типовой гармонический оборот, завершающий музыкальное построение любого уровня. От «я решил изменить свою жизнь» до «я могу отдыхать спокойно не думая о деле». От «жизнь всегда дает сюрприз» до «давайте следовать своему выбору до конца». Музыкальное построение завершено. Месседж доставлен. Все будет хорошо, нет, все уже хорошо, жизнь изменена, можно отдыхать, не думая о деле, делу – время, потехе – час, пусть сюрприз и поджидает нас. Дорогой правильной идем мы до конца.

Нет, не хихикать, конечно. Над письмами с Марса не смеются. Марс не в смысле расстояния или географической метафоры. Марс здесь. И он атакует, забрасывая стейтментами будущего. Выглядит оно подозрительно похожим на прошлое, но не верь тому. Оно и не похоже, и не на прошлое, оно в настоящем. И ты, дурак, этого не понимал, пока Витя Малеев не прислал тебе записочки из школы и дома. Читай, думай, понимай.

По жанру оба сочинения, представленные на наше рассмотрение, представляют собой трактаты на этические темы, род произведений, столь популярный в некоторые исторические эпохи, причем как на «Западе», так и на «Востоке». Моральные сентенции, примеры из изящной словесности и/или фольклора, случаи из собственной жизни – все говорит об этом. На Западе возникший еще в античности жанр (в основном в латинской литературе, хотя внимательный и доброжелательный читатель вспомнит, конечно, популярные в свое время «Моралии» Плутарха, на что мы ответим, что почти восемьдесят сочинений, вошедших в рукописный сборник, известный под данным названием, представляют собой опыты в самых разных жанрах: здесь и исторические рассуждения, и так называемые «утешительные речи», и философские трактаты, собственно, и именуемые «моралиями», хотя чаще всего это тексты религиозного, политического, литературного и даже естественноисторического содержания, наконец, «Застольные беседы», впрочем, дружеские пирушки и сегодня часто заканчиваются выяснением вопросов именно этических) расцвел в Средневековье, что вполне логично, учитывая характер господствующего тогда мировоззрения, да и большинство вопросов, политических, эстетических, а также философских, конечно, имели разрешение быть разрешенными только в поле этическом, но строго христианском. Второе рождение жанр получил в эпохи барокко и Просвещения – по разным причинам. В первом случае сам культурный воздух барокко стремился воплотиться в столь странном и промежуточном жанре, как трактат, тем более что появившийся в конце Ренессанса новый жанр, «эссе», освободил трактат от необходимости быть читабельным, или по крайней мере читабельным от начала до конца. Это развязало руки многим, от Роберта Бёртона до Бальтазара Грасиана, а нас одарило прекрасными творениями человеческого духа. Барочный трактат, расцветший в эпоху Контрреформации и, увы, самых кровавых европейских войн донаполеоновского периода, не мог обойти моральные темы; по сути, и «Анатомия меланхолии», и «Карманный оракул» – сочинения прежде всего моралистические, но только не морализирующие. Именно эту особенность следует положить в качестве главной отличительной черты настоящего трактата на этические темы – он моралистичен, но не морализаторствует. В нем – несмотря на вышеупомянутое присутствие примеров из биографии автора – всегда наличествует дистанция, критическое расстояние, возможность взглянуть на различные ситуации этически, даже если таковые ситуации являются болезненно-персональными. Обратим в связи с этим внимание на еще одно сочинение, уже эпохи Просвещения – на «Трактат о человеческой природе» Дэвида Юма. Позволю себе напомнить читателю следующий – на самом деле широко известный – пассаж оттуда: «Я заметил, что в каждой этической теории, с которой мне до сих пор приходилось встречаться, автор в течение некоторого времени рассуждает обычным способом, устанавливает существование Бога или излагает свои наблюдения относительно дел человеческих; и вдруг я, к своему удивлению, нахожу, что вместо обычной связки, употребляемой в предложениях, а именно “есть” или “не есть”, не встречаю ни одного предложения, в котором не было бы в качестве связки “должно” или “не должно”. Подмена эта происходит незаметно, но тем не менее она в высшей степени важна ‹…› должно быть указано основание того, каким образом это новое отношение может быть дедукцией из других, совершенно отличных от него. Но так как авторы обычно не прибегают к такой предосторожности, то я позволю себе рекомендовать ее читателям и уверен, что этот незначительный акт внимания опроверг бы все обычные этические системы и показал бы нам, что различие порока и добродетели не основано исключительно на отношениях между объектами и не познается разумом». Именно с этой точки зрения, с позиции замечательного деятеля Шотландского Просвещения, мы и взглянем на предложенные нашему вниманию два текста.

В «Кончил дело – гуляй смело» читаем: «Работа является приоритетным занятием в жизни человека, а отдых должен быть заслужен». Если бы эту фразу сочинял Дэвид Юм, она могла выглядеть следующим образом: «Работа есть приоритетное занятие в жизни человека, а отдых есть ее результат». Перед нами констатация одного из главных положений «протестантской этики», той самой, которую в качестве главной движущей силы развития капитализма предложил через сто шестьдесят лет после Юма Макс Вебер. Для протестанта Юма такой подход является само собой разумеющимся, для философа Юма данное рассуждение является еще одной, любопытной, но не более, точкой зрения на устройство человеческой природы. «Работа» этически нейтральна, она может быть названа «добродетелью», но разум ни подтвердить этого, ни опровергнуть не может. Соответственно, и зависимость отдыха от труда так же рационально недоказуема. Этот тезис можно утверждать лишь ab absurdo, что автор первого из рассматриваемых сочинений и делает. И делает это исключительно искусно. Большую часть его небольшого трактата занимает история того, как он откладывал выполнение домашнего задания на последний день; заметим, в этом сочинении лишь мельком упоминается, как именно он его выполнил, в тексте приводится только реакция его учителя. Иными словами, учитель – который явно знает, что наш автор провел в разнообразных удовольствиях шесть дней, – выносит свой вердикт вне реального качества проделанной работы. Домашнее задание выполнено скверно только потому, что оно сделано не тем путем, каким следует делать задания учителя. И тут мы из владений европейской культуры переносимся в области, находящиеся под властью Конфуция и Лао-цзы. О втором из них мы подробнее поговорим в связи с другим представленным на наш суд трактатом, а вот влияния конфуцианства на рассматриваемый нами текст отрицать невозможно, да и просто неразумно. Первое, что бросается в глаза в этой связи, – явное следование автором культу старших. Старший, учитель (лаоши) сразу понял, в какой ситуации оказался его ученик; вместо того чтобы ругать его, он привел лишь поговорку, выражающую мудрость предков – да и народа в целом. Именно его слова привели к изменению отношения к жизни нашего автора, они стали переломным моментом. Заметим, что целью «новой жизни» является вовсе не успех в учебе и даже не успех вообще – о том, что ученик пишет теперь контрольные работы на отлично, говорится между делом, походя. Главными же целью и итогом этического переворота, произошедшего с автором данного сочинения, является душевное спокойствие, этот идеал истинного мудреца; причем душевное спокойствие связано с занятием «любимым делом», то есть не с учебой. «Протестантская этика капитализма» окончательно уступает место восточному созерцанию, не исчезая, впрочем, окончательно. Запад перемешивается с Востоком. Так выглядит будущее.