Все умерли, и я завела собаку - Эмили Дин Страница 7

Теперь я думаю, не эта ли тяга к родству привела ее в закулисный мир театра, где ее не очень-то принимали. В этой роли она проявляла свои лучшие качества: поддерживала чужие эго, разряжала атмосферу своим смехом и светскостью. Те же качества она принесла в нашу банду четырех, где умело управляла атмосферой дома, избегала кризисов и следила за тем, чтобы все придерживались комфортного сценария собственных ролей. Мама была энергичным продюсером, папа – избалованной и ненадежной звездой, а я – шумной актрисой эпизода, вечно требующей больше времени и слов.

Рэйч отводилась роль всеми обожаемой, грациозной и элегантной героини. Наша семья шагала по жизни по залитой бензином дороге, разбрасывая во все стороны зажженные спички, Рэйч же семенила следом, туша каждую искру, прежде чем пожар успевал выйти из-под контроля. Рэйч была игроком, ненавязчивое присутствие которого могло заставить тебя забыть о той важнейшей роли, которую он играет в выживании команды. Впрочем, мы все питали к ней несколько извращенное обожание. Мы возводили ее на пьедестал, но одновременно считали очень хрупкой и слабой, почти отвергая ее бесценные качества. Если я получала хорошую оценку в школе или комплимент, мне часто шептали, чтобы я не слишком хвасталась.

Такая неловкая проблема возникла, когда мама записала нас в детскую театральную студию Анны Шер. И очень скоро мне стали предлагать работу на телевидении. Мама была в ужасе: как сказать об этом Рэйч. «Скажи, что это потому, что ты маленькая и можешь играть детские роли», – велела она мне, когда мне предложили роль в «Дне триффидов» ^[12] на Би-би-си. «Скажи, что им нужна была брюнетка», – шепнула она, когда я получила роль в детективной драме «Профессионалы» ^[13].

Через какое-то время предложения работы стали отменяться в последнюю минуту. Роль дочери Мерил Стрип в «Женщине французского лейтенанта» ^[14] и главная роль в «Ласточках и амазонках» так и не материализовались. Мама сказала, что «таков мир кино». Лишь спустя много лет, когда мы были уже взрослыми, Рэйч рассказала, что это мама от них отказалась. «Это был такой странный поступок, о котором мы тебе не говорили. Но я все равно проболталась», – сказала она.

Я спросила у мамы о словах Рэйч, и она призналась, что боялась за меня. Боялась, что я стану избалованной. («Зато я была бы богатой и избалованной», – говорила я подругам.) Ушло немало времени, прежде чем я поняла, как тяжело ей было получить желанный звонок театрального агента, поднять трубку и услышать: «Не могу ли я поговорить с вашей восьмилетней дочерью?»

Оглядываясь назад, я понимаю, что этот случай очень точно отражал динамику нашей семьи: Рэйч – обожаемая, но хрупкая, я – вечная угроза естественному порядку вещей. А еще он отражал слегка более высокий статус Рэйч, который я всегда чувствовала. Она всегда сидела в просторном бизнес-классе, а меня запихивали в хвост, в эконом.

Впервые это осознание пришло ко мне в Холли-Виллидж, и с того времени я стала сильнее сближаться с отцом.

Я спрашивала, можно ли мне навестить его на Би-би-си после школы, надеясь проникнуть в его мир и закрепиться на этой территории. Первый посольский визит состоялся, когда мне было около девяти. Накануне я тщательно продумала свой наряд – изящные лоферы с кисточками, розовая сумочка через плечо, ванильный бальзам для губ… Я должна выглядеть не хуже его очаровательных коллег женского пола.

Когда мама ушла, папа познакомил меня с продюсером Анитой, яркой блондинкой в мягком джемпере пастельного цвета. Она была похожа на мамочек из телевизионной рекламы, которые развешивают кухонные полотенца на блестящие крючки. Анита похвалила мое стихотворение про чуму. «Твой папа так гордится тобой – стихотворение прекрасное!» – сказала она. Я почувствовала, что с Анитой сработалась бы.

Мы ходили по коридорам – втроем. Я видела, как уважительно здороваются с папой дикторы и комментаторы. Он был словно чемпион-тяжеловес по пути на ринг. Цветистая речь и нетерпимость к рутине повседневной жизни здесь казались совершенно естественными. Все считали его замечательным человеком.

Я села за его пишущую машинку и напечатала письмо на фирменном бланке Би-би-си: «Дорогая Рэйч, я сейчас в кабинете папы, здесь ТАК ЗАБАВНО!» Жестокая тактика – так ведущий «Поля чудес» говорил участникам: «Посмотрите, что вы могли выиграть».

Папа сидел, положив ноги на стол, и разговаривал по телефону: «Привет, старый боров! Док Гитлер сегодня придет?» В кабинет заглядывали молодые продюсеры, спрашивали его совета о документальных фильмах и спешно что-то записывали. Папа расстраивался, что телевизионная журналистика становится циничной и крайне глупой. Он часто говорил об «опасной сенсационности»: «Нужно не просто сорвать экзотический плод, а рассказать про весь сад». Когда голоса мужчин становились более резкими, мягко вмешивалась Анита. Амбициозные коллеги спрашивали у папы совета, какое слово лучше выбрать и какое редакторское решение принять. Это было его королевство, а я, сидя рядом с ним, понимала, что мы вполне можем жить вместе, без всяких атрибутов семей с собаками и загородными домами.

Когда в Холли-Виллидж мы усаживались смотреть телевизор, мне нравилось класть голову ему на плечо и расспрашивать про кинозвезд, у которых он брал интервью. Он часто рассказывал мне про Грейс Келли, называя ее «грустной принцессой». «То, от чего она отказалась, – говорил он, – оказалось в конечном итоге слишком большой жертвой для того, что она приобрела». Он повторял это мрачно и торжественно, превращая все виденные мной диснеевские фильмы про принцесс в предостережение от жизненного выбора, отрицающего феминизм.

То, что мама в это время покорно готовила свиные отбивные так, как он любил, и только что согласилась изменить свое мнение на предстоящих всеобщих выборах в соответствии с его убеждениями, было неловкой истиной, которую мы оба соглашались не замечать.

Союз с отцом никогда не смог победить преданности истинному «королю-солнцу» моей жизни. Эта роль всегда принадлежала сестре, которая управляла моей вселенной. Она была для меня краеугольным камнем, маяком, освещающим путь домой. Когда я плакала или падала в школе и разбивала колени в кровь, то сразу же звала ее. «Мне нужна Рэйч!» – рыдала я, когда одноклассники дразнили меня или учительница выгоняла из класса! Мы были неразрывно связаны друг с другом.

Когда мы вместе сидели на диване в Холли-Виллидж и смотрели мультфильмы про Скуби-Ду, а Трикл запрыгивал нам на колени и толкал нас головой в подбородок, я чувствовала сияние чего-то такого, что до этого времени всегда ускользало от нас. Я ощущала чувство дома. Но мне не хватало одного очень важного элемента – виляния собачьего хвоста.

Как-то раз я услышала, как с мамой разговаривал наш сантехник. Засунув руку в унитаз, он делился с ней своими семейными проблемами: «Если бы это зависело от меня, мы развелись бы. Но она говорит, что мы должны остаться вместе ради нашей немецкой овчарки».