Сулажин - Борис Акунин Страница 7

– Интересничаешь…

Я отвернулся, стал смотреть на освещенные окна. Всё любопытство куда-то делось. То ли от сулажина, то ли от стресса я стал какой-то чудной. Ни на чем не могу сосредоточиться дольше, чем на несколько минут. Бывало, сижу, смотрю по телевизору кино, просто чтоб отвлечься – и скоро перестаю понимать, кто эти люди, о чем они говорят, из-за чего психуют.

– Адрес скажи.

Я вздрогнул. Мы уже проехали метро «Рязанский проспект». Это я надолго отключился. А о чем думал – не вспомнить. Может, ни о чем. Тупо глядел в окно – и всё.

Сказал ей адрес. Она набрала его в навигаторе – ловко, почти не отрываясь от дороги.

– Характер у тебя камень. Восемнадцать минут молчал. Ни разу на меня не взглянул. Мне такие мужчины всегда нравились.

Он заговорила по-другому. Ласково, чуть ли не заискивающе.

Мы уже подъезжали к моей тоскливой девятиэтажке. Она и раньше-то напоминала мне бетонный памятник на дешевом кладбище, а теперь подавно.

– Первый корпус – этот, так?

– Только у меня в квартире срач, – предупредил я. – Мягко говоря.

Лана коротко рассмеялась.

– А у меня в душе. Мягко говоря.

Опять интересничает. Бабы не умеют без этого, даже когда им совсем паршиво. А Лане, кажется, было сильно паршиво – я заметил, как дрожат у нее пальцы.

Лифт у нас в доме крошечный. Мы стояли очень близко, лицом к лицу. Она оказалась на полголовы ниже. Глядела на меня снизу. В таком ракурсе ее лицо опять переменилось.

Худенькая, хрупкая женщина смотрела на меня с волнением и трепетом. Как смотрят на последнюю надежду. Мы были в этом ящике, как в гробу. Отдельно от всех. Только она и я.

Лифт уже остановился, а мы всё стояли. Только когда двери стали снова закрываться, я опомнился.

– Пойдем… – сказал я глухо.

Мы начали рвать друг с друга одежду прямо в тесном коридорчике, не включив света. Я задыхался от нетерпения и жадности. Она тоже.

В комнате мы опрокинули стул. До дивана не добрались – повалились прямо на палас. И яростно, с рычанием и взвизгами, ударяясь о ножки стола и не замечая этого, терзали, рвали, пожирали друг друга. Не знаю, сколько времени продолжалось наше неистовое спаривание. Я никогда не встречал в женщинах такой алчности и такого неистовства.

Когда мы наконец расцепились, я перекатился на спину и долго не мог отдышаться. Смутно белеющая люстра выписывала надо мною круги, словно планирующая над Землей летающая тарелка. Стены покачивались. Пол кренился, как палуба.

– Николай…

Я с трудом повернул голову.

Лана лежала на боку, подперев рукой щеку и смотрела на меня. Ее огромные глаза влажно мерцали. Тело было узкое, серое.

– Теперь я вижу, что мы действительно были нужны друг другу, – сказал я, хмыкнув.

Она нетерпеливо дернула подбородком. В ней не было никакой расслабленности. Совсем наоборот.

– Ты кто? – спросила она. – У тебя глаза, как у волка. Тигриная пластика. Железные мышцы. Кто ты по профессии?

Я засмеялся. Впервые за двенадцать дней мне было почти нормально. Даже странно, как это я раньше не додумался до такого естественного способа релаксации.

Выбор следующей фразы:

1. – Секс как повод для знакомства? Ну окей, мадам. Позвольте представиться. Капитан Николай Раковский. Отряд быстрого реагирования Центра спецназначения. Тот самый СОБР, о которым вы наверняка слышали. (Вам на эту страницу)

2. – Секс как повод для знакомства? Ну окей, мадам. Позвольте представиться. Николай Зайцев. Старший оперуполномоченный отдела по борьбе с бандитизмом Следственного управления. (Вам на эту страницу)

Часть вторая
ветвь вторая

؂

Тряхнув головой, я отгоняю нелепую фантазию. Куда может звать меня женщина, которой я знать не знаю? Оборачиваюсь к Громову.

– Спасибо, Тоня, – очень серьезно сказал Громов. – Это важно, что вы меня послушались. Ничего, что я назвал вас «Тоня»? Может быть, лучше «Антонина»?

– Антониной я была две недели назад. Теперь я Тоня. Потому что тону и хватаюсь за соломинку.

Это я попыталась пошутить. Он не улыбнулся.

– Вы не утонете. Наоборот – вынырнете. Обещаю.

Я несколько напряглась – очень уж благостно это прозвучало

– Мне говорили, что здесь не религиозный кружок или что-то такое…

Вот теперь Громов улыбнулся, а по комнате прокатился смешок.

– Нет, мы тут не молимся, на Бога не уповаем. Религиозные люди ко мне не приходят, у них и так есть утешение. Отчаянный страх смерти – удел атеистов и агностиков. Тех, у кого нет веры. Каждый здесь справляется с этим страхом по-своему. И все вместе помогают друг другу. Позвольте, я представлю вам остальных. И вы сразу перестанете чувствовать себя такой одинокой.

Он подошел к Стрекозе, положил ей руку на плечо.

– Зоя через неделю ложится на операцию, вероятность успеха которой, согласно статистике, не больше двадцати процентов. Уже дала подписку, которая освобождает клинику от всякой ответственности. Вам может показаться, что один шанс из пяти – огромное богатство по сравнению с ситуацией, когда у тебя нет ни одного шанса. На самом деле это еще страшнее. Крошечная вероятность спасения катастрофически травмирует психику. Не дает возможности смириться с неизбежностью – ведь не факт, что это неизбежность.

– Все равно, – сказала я. – Я бы поменялась.

– Знаете, что сделала Зоя? – спросил Громов, не обратив внимания на мою реплику. – Ушла от мужа. Любимого. Прожили вместе почти тридцать лет.

– Ушла? Зачем?

Я смотрела на Стрекозу, но за темными стеклами ее глаз было не видно.

– Чтобы не подвергать его такому испытанию. Сказала ему, что теперь, когда сын вырос и уехал, им оставаться вместе незачем. Она хочет пожить одна. В свое удовольствие.

– И что муж?

– Он не знает про мою болезнь, – сказала Стрекоза и прижалась щекой к руке Громова. – Думает, у меня от менопаузы крыша поехала. Если операция удастся, я к нему вернусь. А если нет – ему будет легче. Он ведь и так меня уже как бы потерял.

– Не понимаю. По-моему, это как-то не по-людски.