Ева Луна - Исабель Альенде Страница 69

— Меня никто никогда не целовал в губы, — пробормотал он.

— Меня тоже. — С этими словами я встала, взяла его за руку и повела в спальню.

— Подожди, девочка, я не могу себе позволить…

— После смерти Зулемы у меня ни разу не было месячных. Учительница говорит, что это из-за пережитого страха… Она думает, что у меня теперь вообще может не быть детей, — сказала я, глядя в пол и краснея.

Мы провели вместе целую ночь. Риад Халаби всю жизнь придумывал, как заниматься с женщиной любовью, закрывая лицо платком. Он был нежным и ласковым, ему хотелось доставлять удовольствие и быть желанным; за долгие годы он перебрал все возможные способы заниматься любовью так, чтобы в ласках не участвовали его губы. Свои руки и все свое тело он превратил в тонко настроенный инструмент, способный приносить радость любой женщине, наполнять ее тело и душу безмерным удовольствием и счастьем. Эта встреча была так важна и значима для нас обоих, что вполне могла превратиться в торжественную и даже, быть может, мрачную церемонию, но все произошло иначе, и та ночь оказалась наполнена для нас обоих светом, нежностью и радостью. Мы вместе перенеслись в то пространство, где время течет иначе, не так, как в нашем мире; несколько часов полного счастья мы прожили на одном дыхании, не думая ни о чем, занятые лишь друг другом, — двое не ведающих стеснительности и стыда детей, увлеченно играющих в невинную игру. Риад Халаби, нежный и умудренный опытом, доставил мне в ту ночь столько удовольствия, что лишь спустя много лет, побывав в постели со многими мужчинами, я вновь смогла ощутить себя такой счастливой и удовлетворенной. Он сумел продемонстрировать мне, как много нужно женщине и сколь многое способна она ощутить в близости с заботливым и чутким мужчиной. Мой первый любовный опыт сразу же задал мне самую высокую планку, и я поняла, что в любви и особенно в физической близости с любимым человеком нельзя идти ни на какие уступки и компромиссы. Я с благодарностью приняла в дар от Риада Халаби осознание собственной чувственности; я познала свое тело и поняла, что рождена для этого величайшего удовольствия, вот только получать его от кого-то другого, как и жить без Риада Халаби, мне казалось невозможным.

— Позволь мне остаться с тобой, — взмолилась я на рассвете.

— Нет, девочка, я намного старше тебя. Пойми, к твоим тридцати годам я уже буду выжившим из ума стариком.

— Это не важно. Я не хочу загадывать так далеко, давай пользоваться тем временем, пока мы можем быть вместе.

— Слухи и злая молва не оставят нас в покое. Я свою жизнь если еще не прожил, то по крайней мере уже построил, а ты еще и не начинала жить. Уезжай отсюда, из этого городка, смени имя, выучись, живи самостоятельно и постарайся забыть все, что здесь произошло. На мою помощь можешь рассчитывать всегда, ты ведь для меня больше чем дочь…

— Но я не хочу уезжать, я хочу остаться с тобой. Не обращай внимания на то, что говорят люди, пусть болтают что хотят.

— Ты должна меня слушаться, я знаю, что говорю, ты ведь не станешь спорить, что я знаю этот мир лучше тебя?

Нас будут изводить и мучить, пока мы с ума не сойдем, мы не сможем жить взаперти, не сможем вечно прятаться от соседей. Такая жизнь была бы величайшей несправедливостью по отношению к тебе, ведь ты еще почти ребенок. — После долгой паузы Риад Халаби неожиданно поинтересовался: — Давно хотел спросить тебя: ты знаешь, куда Зулема спрятала свои драгоценности в последний раз?

— Да.

— Вот и хорошо, и не рассказывай мне. Теперь они твои, только не доставай их прямо сейчас, они тебе пока не нужны. Я дам тебе денег, чтобы ты могла жить в столице, чтобы ходила в школу и смогла бы получить какую-нибудь профессию. Тебе не придется никого просить об одолжении, ты ни от кого не будешь зависеть, даже от меня. На достойную жизнь тебе денег хватит, девочка моя. А драгоценности Зулемы пускай будут твоим приданым, когда ты соберешься замуж.

— Не собираюсь я ни за кого замуж, ты единственный человек, кого я люблю. Пожалуйста, не прогоняй меня.

— Я это делаю, потому что тоже очень тебя люблю, и когда-нибудь, Ева, ты это поймешь.

— Никогда я этого не пойму! Никогда!

— Тсс… тихо, помолчи, не будем говорить об этом сейчас. Иди лучше ко мне, у нас еще есть пара часов.

Наутро мы вместе пошли на городскую площадь. Риад Халаби нес чемодан, набитый новыми платьями и прочей одеждой, подобранной специально для меня на складе магазина. Я шла, высоко подняв голову и дерзко глядя вперед перед собой; мне не хотелось, чтобы кто-то заметил, что на самом деле я готова в любой момент разрыдаться. Был самый обыкновенный день, ничем не отличавшийся от других; в этот час дети играли на улицах, а их матери и бабушки повытаскивали стулья из домов и, поставив их на тротуар, неторопливо толкли маис, ссыпая муку в большие тазы. Все время, пока шли до автобусной станции, мы ощущали на себе их взгляды. Никто не попрощался со мной, никто даже не помахал рукой; лейтенант, проезжавший мимо нас на джипе, демонстративно отвернулся и сделал вид, что не заметил меня; впрочем, он, можно сказать, таким образом лишь выполнял условия договора с Риадом Халаби.

— Я не хочу уезжать, — в последний раз взмолилась я.

— Ева, не надо, мне и без того очень тяжело.

— Ты приедешь ко мне в город? Обещай, что скоро приедешь и мы с тобой снова займемся любовью.

— Жизнь — штука долгая, девочка, она полна сюрпризов и неожиданностей, кто знает, что может случиться.

— Поцелуй меня.

— Не могу, на нас все смотрят. Садись в автобус и не вздумай вылезать, пока не приедешь в столицу. Там сядешь на такси и назовешь водителю тот адрес, который я тебе записал; это специальный пансион для девушек, учительница Инес договорилась по телефону с директрисой; там ты будешь чувствовать себя в безопасности.

Из окна автобуса я смотрела на него, а он, прикрыв лицо платком, смотрел на меня.

* * *

Я ехала по той же дороге, по которой несколько лет назад Риад Халаби вез меня, спящую, в своем фургончике. Моим глазам открывались потрясающие пейзажи, но я их не замечала, потому что все мое внимание и даже зрение были обращены внутрь меня; я все еще была ослеплена открытием любви и не хотела замечать ничего, что происходило вокруг. В те минуты я ощутила, что чувство благодарности к Риаду Халаби сохранится во мне на всю жизнь и я буду испытывать его всякий раз, когда вспомню этого человека, так много для меня сделавшего. Так оно и случилось, интуиция меня не обманула, и все же в те долгие часы возвращения в столицу я в основном пыталась избавиться от воспоминаний, сладостных, но делавших меня слабой. Мне нужно было обрести спокойствие и даже бесстрастность, так необходимые, чтобы пересмотреть свое прошлое и взвесить, какие шансы у меня есть в новой жизни. Вплоть до этого дня я всегда была зависима от кого-то; я не брала на себя ответственность что-то решать и лишь исполняла чужие распоряжения. Я всегда тосковала по нежности, по любви и ласке, но не задумывалась о своем будущем, заглядывая вперед максимум на один день; единственным моим достоянием были придуманные мною истории. Чтобы понять, что мне в жизни нужно, чего недостает и чего у меня никогда не было, требовались напряженная работа воображения и вся сила воли. Если разобраться, то даже мама была для меня к тому времени чем-то вроде эфемерной тени, контуры которой я должна была мысленно очерчивать, чтобы ее образ не потерялся в бесконечных лабиринтах моей памяти. Я слово за словом повторила все, что сказал мне Риад Халаби прошлой ночью, и смогла наконец понять, что с этим человеком, которого я любила пять лет как родного отца, а теперь желала всем телом и душой как возлюбленного, у меня нет никакого будущего. Я посмотрела на свои руки, привыкшие к тяжелой домашней работе, и провела пальцами по лицу, словно заново вспоминая его форму, затем прикоснулась к волосам и, закрыв глаза, мысленно произнесла: все, хватит. Потом я несколько раз повторила это слово негромко вслух: хватит, хватит, хватит. Сделав глубокий вдох, я вынула из кармана листок бумаги, на котором был записан адрес пансиона для девушек, смяла его в кулаке и выбросила в окно автобуса.