Новоорлеанский блюз - Патрик Нит Страница 67

— А почему ти не в скола? — спросил он.

Он полжизни прожил в Лондоне, но так и не избавился от акцента.

Сильвия, подняв глаза и посмотрев на него, расплакалась. Сперва она плакала потому, что наконец появился кто-то, перед кем можно выплакаться, а потом потому, что этот кто-то был приятелем ее отца, которого она практически не знала и никогда не любила. Касати обхватил ее пухлыми руками и прижал к себе, вдыхая запах ее волос, напоминающий аромат цветущей вишни. Сильвия уткнулась лицом в его рубашку, которая сразу стала мокрой, как купальное полотенце.

— Я ушла из дома, — сказала Сильвия. — И не знаю, что делать, мистер Касати.

— Ну что ти, не нада, — успокоил ее Касати. — Не нада. Послушай, Сильви, ти ведь большой девочка. Называй меня Эмилио. Дядя Эмилио. Ну неужели ти думаешь, я не позабочусь о ти?

Он привел ее в расположенную неподалеку дешевую гостиницу, улыбаясь, подошел к портье, стоявшему за стойкой, и о чем-то пошептался с ним. Лицо портье задергалось, словно мордочка крысы, нюхающей кучу объедков. Он кивнул, несколько раз поднял и опустил брови, а затем, откинув назад голову, откровенно недоверчивым взглядом посмотрел на стоящего перед ним клиента, словно говоря ему: «Ты же меня надуваешь».

Касати привел Сильвию на второй этаж, в комнату с кроватью и раковиной; стены комнаты были оклеены коричневыми обоями в цветочек.

— Мне просто хочется ти помогать, — сказал он.

Сильвия села на кровать и, закрыв лицо руками, пролепетала слова благодарности.

— Како ти ко мне относиться? — воркующим голосом спросил Касати.

Встав перед ней на колени, он снял с нее шерстяной жакет и положил руку на плечо, словно обеспокоенный отец, хотя отец ее никогда не делал ничего подобного по отношению к ней.

— Ти такая красивый девочка… все будет о’кей. Верь мне.

Касати провел руками по талии Сильвии, а потом его ладони накрыли ее груди. Сильвия, перестав плакать, сидела, не шевелясь, на кровати. Касати просунул пальцы под ее футболку и ловким движением в один момент стянул ее через голову Сильвия не сопротивлялась, но и не помогала ему. Он опустился на колени и расстегнул пуговицы на ее джинсах. Она чуть поморщилась и приподняла ягодицы, почувствовав, как натянулась эластичная ткань ее трусиков, и опасаясь, что он, раздевая ее, порвет их — она взяла с собой всего пять пар чистых трусов.

Сильвия слышала, как Касати расстегивает поясной ремень. Звяканье пряжки показалось ей похожим на лязг защелкивающихся наручников. Она уставилась на цветочки на коричневом фоне обоев и смотрела, как они прыгают перед глазами в такт движениям кровати. Она почувствовала, как ее верхняя губа покрылась холодным по́том, почувствовала запах этого мужчины, такой же отвратительный, как запах ее отца. Под пальцами она ощутила мягкость синтетического покрывала, затем ее ногти больно впились в ладонь. Но между ног она не чувствовала ничего. Ничего. Больше чем ничего. Пустоту.

Когда Касати кончил, он высморкался, откашлял мокроту, скопившуюся в горле, схаркнул ее в носовой платок, застегнул брюки и посмотрел на Сильвию. Она лежала неподвижно, отвернув от него лицо, чтобы не встречаться с ним глазами. Это ему понравилось. Он положил на прикроватную тумбочку две фунтовые банкноты и тихонько прикрыл за собой дверь.

Сильвия так и лежала неподвижно на кровати, пока в дверь не постучали. Услышав стук, она быстро села на кровати, натянула футболку и джинсы. Она почувствовала, что джинсы между ног стали влажными, а от отвратительного запаха, который источало расплывшееся мокрое пятно, ее буквально вывернуло наизнанку. Она едва успела добежать до раковины и ее стошнило; рвотные спазмы накатывались и накатывались волнами, словно она хотела исторгнуть из себя всю душу. Она слышала, как открылась дверь, и портье с крысиным лицом вкрадчиво произнес:

— Милая моя, вас стошнило прямо на кровать. Придется платить за чистку покрывала.

Она подняла на портье застланные слезами глаза и покачала головой. Лицо его было бесстрастно, взгляд чуть насмешливый, глаза слегка косили, а углы губ чуть подрагивали. Он откинул голову назад, как бы говоря: «Ты же меня надуваешь».

— Что вам надо? — спросила Сильвия.

— Время вышло. Вам надо уходить, дорогая, — ответил портье.

Даже ее отец не вкладывал столько отвращения и столько ненависти в обращенное к ней слово «дорогая».

— Но он же заплатил за то, чтобы я осталась.

— Кто заплатил?

— Мистер Касати.

Вот теперь портье улыбнулся. Точнее, он даже рассмеялся (если можно назвать смехом изданный им жалкий хриплый звук, похожий на сипение глохнущего мотора).

— Дорогая, он заплатил за час. И этот час прошел. Вот за что он заплатил.

— Но… — Сильвия снова почувствовала рвотные позывы, а мужчина, покачав головой, снова засмеялся. Подобное видеть ему было не впервой.

— Послушай, милочка, — сказал портье, и голос его звучал проникновенно и убедительно, как голос знахаря, убеждающего больного, что вода, которую он ему дает, является чудодейственным лекарством. — Послушай, дорогая. Ты можешь остаться, если захочешь. Но тебе надо будет это отработать. Понимаешь, о чем я говорю?

Портье взял с прикроватного столика две фунтовые банкноты.

— Для начала сойдет. Завтра я жду столько же, милая. Хорошо?

И вот так Сильвия Ди Наполи стала проституткой и проработала в отеле «Маджестик» на Гудж-стрит почти год, пока не скопила достаточно денег, чтобы снять собственное жилье, крошечную однокомнатную квартиру в северной части Сохо. В начале 1970-х она сменила пять или шесть сутенеров, которые били ее и отбирали заработанные ею деньги (кто больше, кто меньше). Но она была крепче любого мужчины и пережила их всех. Иногда она пила водку, баловалась кислотой [77]в притоне на Дин-стрит, а когда проходила мимо пиццерии в три-четыре часа утра, то смотрела на темные стекла витрин, а рука ее так и тянулась к звонку. Но никогда не дотягивалась. Иногда, будучи под кайфом, она хотела прийти к ним и сказать: «Я пропустила через себя мужчин больше, чем съела горячих обедов». И это было правдой, и она смеялась над этим до боли в груди.

Большинство девушек недолго выдерживали такую жизнь. Они либо впадали в безумие, либо становились жертвами пагубных привычек, либо совсем опускались, потому что прекращали верить в сказочного принца, в которого превратится жаба, либо сводили счеты с жизнью, зимними ночами истекая кровью в темных аллеях. Но Сильвия не принадлежала к этому большинству. А когда ее товарки-проститутки рассказывали ей печальные истории о том, как дошли до такой жизни, она обычно говорила: «А меня трахали, когда я была еще в утробе матери. Я родилась для того, чтобы стать шлюхой». И улыбалась, и улыбка ее была порочной и злобной. Даже девушки помоложе понимали, что она имеет в виду, говоря это, и думали про себя: «Ну я-то такой никогда не стану».