Клео. Как одна кошка спасла целую семью - Хелен Браун Страница 65

Большее утешение принесла прогулка по парку, где ко мне ласково склонялись мощные ветви огромных деревьев. Было легче представить себе Бога среди листьев и цветов, дышащих жизнью. Смерть и разложение преобразовывались, рождая красоту, здесь это казалось естественным и обнадеживало.

Набирая полные легкие свежего воздуха, я мысленно благодарила тех, кто в свое время разбил парк рядом с больницей. Трава и деревья поглощали, смягчали людские тревоги, помогали с надеждой смотреть в будущее.

Через шесть часов я схватила сумочку. Рука так тряслась и была такой скользкой, что я чуть не выронила телефон, поднося его к уху. Голос хирурга звучал устало, буднично, но я различила в нем нотку оптимизма.

— Все прошло удачно, — сообщил он.

* * *

Мы с Клео вместе заботились о Робе, пока он восстанавливал силы сначала после первой операции, а потом, спустя два месяца, после второй. Ему нравилось укладывать Клео себе на живот, кошка утробно мурлыкала, и вибрация благотворно влияла на операционные раны. Хотя ученые и сейчас уже сходятся во мнении, что кошки помогают людям жить дольше, но целительные возможности мурлыканья еще предстоит изучить. Древний, первобытный напев, ритм волн, бьющихся о берег. В нем таится особая, могущественная магия.

Известно, что кошки мурлычут не только от удовольствия, но и от боли. Кошек колыбельная успокаивает, возвращая в те времена, когда они слепыми котятами лежали, свернувшись, в уютном тепле маминого меха. Я не очень удивлюсь, если когда-нибудь выяснится, что мурлыканье — не просто колыбельная, что его вибрации на самом деле способны восстанавливать поврежденную живую ткань.

— Ты только послушай, — как-то обратился ко мне Роб. — Это что-то среднее между мурлыканьем и рычанием. Мырчание.

— Помнишь, когда ты был маленьким, говорил, что Клео с тобой разговаривает? — спросила я. — Это была правда?

— Тогда мне казалось, что правда.

— А она и сейчас с тобой говорит? — Задавая свой вопрос, я больше не опасалась за рассудок Роба. Для меня уже давным-давно было очевидно, что у Роба с Клео действительно установилась какая-то особая связь, и ничего, кроме хорошего, от нее не было.

— Иногда… во сне.

— И что же она говорит?

— Она в последнее время не столько говорит, сколько показывает мне что-то. Иногда мы возвращаемся в то время, когда был жив Сэм. Мы с ним играем, бегаем по зигзагу. Этим она обычно хочет мне сказать, что все будет хорошо.

Клео вытянула передние лапы, изогнула спину и сладко зевнула во весь рот. Появляться в снах Роба для нее было просто забавой.

С какой радостью я поменялась бы с Робом местами, чтобы взять на себя его мучения. Но сын только плечами пожимал, когда я говорила ему что-то подобное. Во многом, отвечал он, болезнь была для него подарком судьбы. Когда я это слышала, у меня пробегал холодок по спине. Роб рассуждал, как старик. Явно, все пережитое сделало его не по возрасту мудрым.

— Мне пришлось испытать и хорошее, и плохое, — объяснил Роб. — Уж поверь, хорошее намного лучше. А как придется поглодать черствых корок, вот тут-то и оценишь всю прелесть свежевыпеченного пышного хлебушка.

Организм Роба постепенно опять привыкал переваривать и усваивать съеденную пищу, хотя мой мальчик до сих пор еще выглядел как узник концлагеря. Если бы возникли какие-то осложнения, не знаю, откуда он взял бы силы бороться. К счастью, осложнений не было — Роб был совсем молод и настроен на то, чтобы как можно скорей наверстать упущенные годы.

Клео, более внимательная и заботливая сиделка, чем я, трусила за Робом по пятам, когда он ходил по дому, уютно устраивалась на простыне, а время от времени баловала его подарочками — обезглавленной ящерицей или еще чем-то в таком роде — с пожеланием скорейшего выздоровления.

Теперь мы проводили дома вместе долгие дни, и у меня появилась благословенная возможность поближе узнать сына. Это большая редкость, чтобы двадцатилетний парень делился мыслями с матерью. Вот так — не было бы счастья, да несчастье помогло — болезнь Роба сблизила нас больше прежнего.

— Раньше я мечтал о легкой жизни, — задумчиво говорил он. — Есть же люди, которые идут себе по жизни, и никакие неприятности их не касаются. Никаких трагедий, вообще ничего серьезного не происходит. Они довольны, распространяются на тему, что им везет. А мне почему-то кажется, что они живут только наполовину. Когда что-то пойдет у них наперекосяк, а ведь это рано или поздно случается, их потрясение будет намного сильнее. Раньше ведь с ними ничего такого не происходило. А пока им кажется, что всякие глупости… ну там, потерять кошелек — это серьезная неприятность. Они расстраиваются, день испорчен. Они и представления не имеют, что такое по-настоящему тяжелый день. Им будет гораздо труднее, когда придет время это узнать.

Еще Роб разработал целую теорию о том, как по максимуму использовать каждую минуту.

— Благодаря Сэму я еще в детстве понял, как быстро все может измениться. Из-за него я тогда уже научился ценить каждое мгновение и не откладывать, если хочешь что-то сделать. Тогда жизнь становится интересной и более насыщенной. Это как йогурт, который портится через три дня. Он намного вкуснее, чем фигня с консервантами, у которой срок аж три недели.

Теории, которые развивал мой юный философ в пижаме, вполне могли бы поспорить с идеями восточных мистиков. И все же, если копнуть поглубже, желания и мечты у него были такими же, как у любого молодого человека. Больше всего ему хотелось любви и счастья.